Химмельстранд

И все же что-то ему помешало. Теперь, когда миновала непосредственная опасность, когда отхлынула волна паники, он вдруг сообразил, что обожженные, несмотря на устрашающий вид, скорее всего, не опасны. Их иссохшие, обугленные пальцы скользят по обшивке, сжатые кулаки бессильно колотят по стеклам, не причиняя ни малейшего вреда. И этот беспрерывный крик, больше похожий на вой...

Да люди ли они?

Один забрался на капот, прижал голову к стеклу и потянулся к Петеру. Петер инстинктивно отшатнулся. Они уставились друг на друга.

Не больше индивидуальности, чем у черепа. Все, что отличает одного человека от другого, отсутствует. Обугленные, бесформенные остатки ушей и носа, пергаментные лоскуты кожи на скулах. Он смотрит на Петера глазами без век — и отчаянно кричит.

Единственный оставшийся неповрежденным мускул — язык. На фоне всего остального он выглядит почти непристойно.

И крик. Пронзительный, душераздирающий крик боли.

Наверняка большинству людей удалось прожить жизнь и ни разу не слышать подобного крика. Но и выразившееся в нем бесконечное страдание тоже вряд ли человеческое.

— Что тебе надо? — кричит Петер, понимая, что несчастный все равно его не услышит сквозь триплексное стекло. — Что тебе надо?

Впрочем, вопрос риторический — и так ясно, что тому надо. Попасть в машину. Петер спросил, чтобы что-то сказать, установить какой-то... человеческий контакт.

Ответа он не получил, но внезапно тот замер и оглянулся через плечо.

Внезапно потемнело. Черная стена покрылась туманом и задымилась. Метрах в двадцати по траве побежала медленная волна, приближающаяся к машине. Существо спрыгнуло с капота. Крик его теперь выражал не столько боль, сколько смертельный ужас. Петер посмотрел в зеркало — машина их больше не интересовала. Они убегали.

Только когда туман сгустился, Петер понял, что это за волна. Дождь. Сизые облака покрыли все небо. Стало темно, как поздним вечером. По крыше застрекотали дождевые капли.

Крика уже почти не слышно. Петер почесал голову. Теперь, по крайней мере, ясно, почему растет и не сохнет трава. Но почему эти обожженные создания так испугались? Казалось бы, дождь должен принести им желанную прохладу... почему они убегают?

Он завел двигатель и включил фары. Дождь усилился. Сквозь потоки воды на лобовом стекле почти ничего не видно. Петер включил стеклоочистители и сразу увидел то, что в плоском полумраке разглядеть было невозможно: тропа. Тропа начиналась у стены мрака и шла в том направлении, куда убежали эти обожженные, — то ли живые, то ли зомби.

Внезапно на стекле начала расплываться какая-то черная жижа, которая тут же испарялась, но при каждом ходе дворников появлялась вновь.

В машине запахло жженой резиной, и дворники начали почему-то работать со скрипом, как по сухому стеклу, хотя дождь лил стеной.

Что-то с этим дождем... что?

Он нажал кнопку, опустил боковое стекло и высунул руку. Несколько теплых капель упало на открытую ладонь. Он убрал руку и включил освещение салона.

О, черт...

Ладонь начала гореть. Никакого огня не видно, но жжет так, будто он держит ладонь над открытым пламенем. Ему даже почудился запах горелого мяса. Струйка дождя разбилась о раму окна и на лицо попали мелкие брызги — невыносимо загорелась щека. Он лихорадочно нажал кнопку — окно закрылось.

Теперь стало ясно происхождение черной жижи и почему так скрежещут дворники: резиновые накладки расплавились, остались только металлические рычаги. И уж само собой понятно, почему в панике убежали зомби.

Петер осмотрел руку. Боль немного утихла. Два небольших, но глубоких ожога, слабо попахивающих чем-то напоминающим ацетон.

А что бы произошло, если бы я подержал руку подольше?

Нетрудно догадаться. Достаточно посмотреть на дворники.

Петер повернулся, но в темноте никого не увидел. Может быть, эти несчастные вовсе и не хотели причинить ему вред? Скорее всего, они искали защиты, умоляли пустить их в машину.

Дождь, похоже, еще усилился. Капли стучали по крыше со скоростью барабанной дроби. Странно, то, что лилось с неба, никак не действовало на траву: она волновалась и гнулась, как под обычным дождем, но не горела и не плавилась.

Потому что трава принадлежит этому миру.

Но додумывать эту мысль он не стал. Внимание его привлек капот джипа. Он прищурился, опустил солнцезащитный козырек, чтобы избавиться от бликов внутреннего освещения. Нет, не показалось. Капот блестел, как масло в воде. Растворенный лак стекал на землю, и свет фар становился все тусклее — его заливала краска.

О, дьявол... Если этот дождь разъедает лак, то ему ничего не стоит растворить и металл. Сейчас он сидит в защищенном салоне, а через несколько минут окажется в кислотной ванне и станет похож на одного из этих людей-призраков, точно сбежавших из Помпеи.