Хирург

– Ты же умный, интеллигентный парень, а болтаешь, огрызаешься, как стенгазета. Может, ты и прав. Но только я хочу тебе сказать, что о людях, даже когда они болеют, надо думать как о людях. Пусть они сами решают главное в своей жизни. Даже врач не имеет права насильно решать судьбу человека. Поэтому и письменное согласие надо брать. Дурак.

– Мы ж ни у кого не берем согласие.

– Знаю. Не привыкли, но зачем-то это правило существует, не с кондачка, наверное, его приняли или придумали.

– Сначала я буду уродоваться, уговаривать больного на операцию, а когда он согласится, я ему бумажечку-расписочку подсуну. Ничего себе!

– Ну и что! Только надо сначала людей предупредить об этом во всех газетах. А то они, конечно, пугаться будут, если с них расписочку перед операцией. Сейчас я разговор этот завела, потому что ты прямо написал на себя донос – «согласие не получил». Ты поступил, во-первых, неправильно по существу. Во-вторых, коль скоро ты все же решился на это, мог бы позвонить главному врачу и написал бы в истории болезни, что главный врач поставлен в известность. Тогда видно, что ты, так сказать, мыслил и страдал, подошел к этому со всей ответственностью. А так видна безответственность, и бесшабашность, и легкомыслие, и наглая всепозволительность. Вы, дорогой Евгений Львович, судя по истории болезни, взяли на себя функции Господа Бога. «Я считаю, надо – делаю!» Все-таки не все нам позволено.

– Если больной умирает, я обязан его спасать. Теперь только время.

– Ну ладно, ты, по-моему, уже зациклился. Говоришь со мной так спокойно и уверенно, как будто больной у тебя уже выжил. Кстати, ты помни, что при разбирательствах в инстанциях преобладает презумпция виновности врача. Например, если больной отказывается от операции – виноват врач, не нашедший с больным контакта. Что-то у тебя с этим больным было не то. Мишкин, думай сам, ты кругом неправ. Неправ не только в делах бумажных. Да и больной-то еще очень тяжел. Если он останется жить – тогда ты король. В противном случае – будешь заслуженно есть дерьмо. В тюрьму тебя, естественно, не посадят, но ты неправ, друг мой. Ты лучше подумай, Женечка, в чем ты не прав. К тому времени, когда тебя будут разбирать за это, если будут, ты должен до чего-то додуматься. Впрочем, сроки ни при чем – додумывайся. Кстати, Женя, нам надо что-то делать с установкой рентгеновского аппарата в операционной, этого, вашего, для сосудов.

– Ну и устанавливайте.

– Женя, я хочу, чтобы у нас был аппарат, который ты ездил, выклянчивал, а теперь говоришь как молодой хам. Давай думать вместе.

– А что тут думать! Я понимаю. Аппарат есть, место есть. Устанавливайте.

– Порой мне кажется, Мишкин, что я тебя люблю. А иногда такое зло берет. Вылезает вдруг что-то бездарно-высокомерное, гнусное, не желающее вникать ни во что реальное…

– За что, Марина Васильевна, за что вы меня? Действительно не вижу проблемы.

– Этот аппарат не разрешит ставить в операционной рентгеновская городская служба – операционная не защищена от облучения. А защиту делать – минимум на два месяца ремонт, не оперировать. Город не закроет нас на такой срок.

– Вздор какой-то. У нас же стоит в операционной передвижной аппарат – он такой же мощности. А на передвижном мы заведомо чаще снимаем, чем будем на ангиографе. Посчитайте!..

– А я и без тебя все это знаю. Но есть инструкция: стационарный аппарат – защита помещения, передвижной – защита индивидуальная.

– Но мы не можем ремонт делать. Два месяца!

– Как же быть, Мишкин?

– Ерунда. Давайте установим, и все. Эта служба не ходит, но проверяет.

– Правильно говоришь, но рабочие, которые устанавливают эти аппараты, только у этой службы, стало быть, и знать будут.

– А, черт! А частно если установить?

– А деньги где возьмешь?

– За спирт.

– Это ж большая работа – нужны деньги.

– Сколько?

– Думаю, около трехсот рублей.

– Может, собьемся?

– Сколько ж человек! Я, ты да кое кто из отделения. У тебя есть такие деньги? И даже если ты пойдешь на это, как можно просить у других!

– А что ж делать нам? – Мишкин задумался, а Марина Васильевна смотрела на него с нежной и немножко иронической усмешкой. – Марина Васильевна! У нас же ставки санитарок свободны. Санитарок все равно нет – давайте выпишем на кого нибудь якобы работавших, а деньги дадим рабочим.

– Умница! Если зайца бить, он и спички научится зажигать. Я-то это давно думаю. Но знаешь, что это такое? Это нарушение кодекса.

– Мы ж не себе.

– Мишкин, опять ты становишься в позу. Ты помнишь, я тебе рассказывала про одну главную врачессу «Волшебницу», про статью о ней и суд.

– Ну, помню.

– Ну так вот. Ты думай, Мишкин, думай. Позвонил телефон.

– Да. Я слушаю. Да, да. Есть. К сожалению, да (Марина Васильевна прикрыла трубку рукой: «Из горздрава».) Да. А что делать было?.. Конечно… Да, я понимаю, но надо же понять и докторов… Все понятно… Конечно, конечно. (Опять прикрыла трубку: «Уже жалоба. Уже известно им».) Хорошо. Пришлем. Понимаю… Понимаю… Понимаю.

Вошла сестра и что-то сказала Мишкину.

– Сейчас поднимусь. Иду.

Марина Васильевна, опять прикрыв трубку:

– Подожди.