Хищники

– Авдонин появился три года назад, зимой,– продолжал Гай.– Приехал, представился. У него было разрешение на отстрел трех соболей… У нас часто бывают научные сотрудники. Из Иркутска, Новосибирска, Москвы, Ленинграда. Эдгар Евгеньевич, признаюсь, произвел на меня самое лучшее впечатление. Интеллигентный, общительный… Да что говорить, он мог выглядеть очень обаятельным… В первый же вечер пришел в гости, Мариночка как раз приехала домой, на зимние каникулы… Он ей коробку шоколадных конфет. Магнитофон с собой прихватил, модные записи. Разговоры о том, где бывал и что видел. А Эдгар Евгеньевич уже успел объездить чуть не полсвета… Представляете, как это подействовало на воображение девочки, да еще такой впечатлительной, как моя дочь? Весь вечер она слушала его раскрыв рот. Париж, Рим, Токио… Узнав, что моя дочь мечтает стать актрисой, он стал рассказывать о театре Кабуки, «Комеди Франсез», лондонском «Ковент-Гарден»… О московских уж и говорить не приходится: всюду он вхож, везде он свой. Во МХАТе, Театре на Малой Бронной, на Таганке… Я специально выписывал для дочери журналы «Театр», «Театральная жизнь», «Советский экран». С четырнадцати лет читала. У них с Авдониным, можно сказать, профессиональный разговор. Пообещал ей, как только она будет в Москве, познакомить со знаменитыми артистами, режиссерами. Что и говорить, у Мариночки глаза заблестели… И так каждый вечер, пока он был здесь… Я радуюсь: в нашей жизни появился приятный, яркий человек. Еще пожалел: годков мало Марине, вот бы ему в невесты… И подумал: нет, зря я обозлился на весь свет, есть еще люди…– Гай тяжело вздохнул.– И в голову никогда бы не пришло… Авдонин собрался уезжать. Своих трех соболей, как он сказал, добыл… с помощью лесников. И вдруг ко мне в контору прибегает Аделина. На ней буквально лица нет. Требует: пойдем, Лукич, я тебе такое покажу! Думаю, что могло стрястись?… Неподалеку от центральной усадьбы был у нас домик. Сгорел давным-давно. Так и стояла развалюха. По дороге Аделина стала объяснять мне что-то про свою свинью, а я никак в толк не возьму, при чем здесь ее порося… А свинья у Аделины была какая-то ненормальная. Вечно убегала. Летом, зимой, по грязи, по снегу… Пришли мы, значит, к той сгоревшей хибаре. И тут только я понял, в чем дело. Аделина нашла свою свинью в этой обгорелой хате. И что вы думаете? Она жрала там тушки соболей. Ободранные, конечно. Много тушек. Мы насчитали восемь штук… Выходит, кто-то добыл соболей, снял шкурки, а тушки запрятал в развалюхе… Так, думаю, вот и браконьеры у нас объявились. Но кто? Я приказал Аделине пока молчать. Чтобы не спугнуть. Решил сам подумать, понаблюдать, может быть, даже подкараулить у той хатки… Вернулись мы, а у меня из головы не идет: какой же подлец орудует? Прямо под носом? И тут я вспомнил, как однажды пришел в «академгородок», постучался к Авдонину, но он извинился, что занят, и не пустил меня… Это один факт. Другой – зачем ему на ружье глушитель?…

Короче говоря, все это меня насторожило… Отправился я к нему. Авдонин уже и чемодан собрал… Я сначала о том о сем, а потом неожиданно спрашиваю: куда, мол, девали тушки отстрелянных вами соболей? Он растерялся, засуетился. Чувствую, попал я в точку. И – к его чемодану… Он стал возражать, возмущаться: вы, мол, не следователь и не имеете права… Я говорю: плевал я на всякие там формальности, открывай чемодан! Короче, двенадцать шкурок! Двенадцать вместо трех! Совсем свеженькие… «Ах ты,– говорю,– сукин сын, браконьерствуешь?» Перепугался он здорово, чуть не на коленях умолял: бес попутал, не губите. Мать у него больная, одинокая… И что он там еще наплел, уж не помню. Говорил, что у него в Москве большие связи, поможет мне выбраться отсюда. Да и Марине скоро в институт… Чем купил, подлец…

Гай замолчал, долго смотрел в окно

– Дальше, Федор Лукич? – осторожно сказала Дагурова.