Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский (Часть 2)

Далее в истории говорится, что еще до того, как все приблизились к летнему дворцу, иначе говоря к замку, герцог поехал вперед и отдал распоряжение всем своим слугам, как должно обходиться с Дон Кихотом, и когда Дон Кихот вместе с герцогиней подъехал к воротам замка, то навстречу вышли два не то лакея, не то конюха в длинных, до пят, так называемых утренних платьях из великолепного алого атласа, и не успел он оглянуться, как они уже подхватили его на руки и сказали:

- Соблаговолите, ваше величие, помочь сеньоре герцогине сойти с коня.

Дон Кихот хотел было ей помочь, но тут между ним и герцогиней произошел длительный обмен любезностями; герцогиня, однако ж, настояла на своем и изъявила твердое желание сойти и спуститься с коня только с помощью герцога, ибо она-де чувствует, что недостойна утруждать понапрасну столь великого рыцаря. В конце концов приблизился герцог и помог ей спешиться; когда же все вошли в обширный внутренний двор, две прелестные девушки набросили Дон Кихоту на плечи великолепную алую мантию, и в тот же миг во всех галереях появились слуги и служанки и начали громко восклицать:

- Добро пожаловать, краса и гордость странствующего рыцарства!

И при этом все они или почти все опрыскивали из флаконов герцога, герцогиню и Дон Кихота душистою жидкостью, что привело Дон Кихота в крайнее изумление. И тут уж он окончательно убедился и поверил, что он не мнимый, а самый настоящий странствующий рыцарь, ибо все обходились с ним так же точно, как обходились с подобными рыцарями во времена протекшие, о чем ему было известно из романов.

Санчо, бросивши серого, увязался было за герцогиней и прошмыгнул в замок, но его начала мучить совесть, что он оставил осла одного, и он приблизился к некоей почтенной дуэнье1, также вышедшей встречать герцогиню, и шепнул ей:

- Сеньора Гонсалес, или как вас там величают...

- Меня зовут доньей Родригес де Грихальба, - отвечала дуэнья. - Что тебе надобно, любезный?

Санчо же ей на это ответил так:

- Я бы хотел, чтоб ваша милость сделала мне такое одолжение; вышла за ворота замка, - там стоит мой серый ослик, так вот, будьте любезны, ваша милость, велите поставить его в стойло, а не то так сами поставьте: он у меня, бедняжка, слегка пуглив и ни в коем разе один не останется.

- Если и господин так же учтив, как его слуга, то нас можно поздравить! заметила дуэнья. - Пошел отсюда, братец, чтоб тебе пусто было, - тебе и тому, с кем ты к нам явился, - и ухаживай сам за своим ослом, а дуэньи в этом замке такими делами не занимаются.

- Да ведь я, честное слово, слыхал, - возразил Санчо, - как мой господин, а уж он по части разных историй собаку съел, рассказывал о Ланцелоте,

Из Британии прибывшем,

что, мол,

Фрейлины пеклись о нем,

О коне его - принцессы,

а уж мой-то осел - не чета лошаденке сеньора Ланцелота.

- Вот что, братец, - молвила дуэнья, - если ты - шут, то прибереги свои шуточки для тех, кому они придутся по вкусу и кто тебе за них заплатит, а от меня ты фигу получишь.

- Вот и отлично, - подхватил Санчо, по крайности, фига будет очень даже зрелая: ведь по годам-то она, я думаю, как раз ваша ровесница!

- Дрянь паршивая! - воспылав гневом, вскричала дуэнья. - Стара я или молода - в этом я дам отчет богу, а не тебе, мошенник, грязный мужик!

Произнесла она эти слова столь громогласно, что герцогиня ее услышала, оглянулась и, увидев, что у дуэньи глаза налились кровью от злости, спросила, что это значит.

- А то, что этот молодчик,- отвечала дуэнья, - пристал ко мне, чтоб я отвела в конюшню его осла, которого он бросил у ворот, и привел в пример каких-то фрейлин, неизвестно где служивших какому-то Ланцелоту, между тем как дуэньи будто бы ухаживали за его скакуном, и в довершение всего ни за что ни про что обозвал меня старухой.

- Я лично почла бы это за самое тяжкое оскорбление, - заметила герцогиня.

И, обратясь к Санчо, примолвила:

- Прими в рассуждение, любезный Санчо, что донья Родригес еще очень молода, и покрывало носит она не по причине преклонных лет, а для вящего почета и по обычаю.

- Не видать мне счастья, если я хотел сказать ей что-нибудь обидное, заговорил Санчо, - я ей сказал это единственно потому, что уж очень я обожаю моего ослика, и мне показалось, что его можно вверить попечениям только такой сердобольной особы, какова сеньора донья Родригес.

Дон Кихот все это слышал.

- Санчо! Это ли место для подобных разговоров? - сказал он наконец.

- Сеньор! - отвечал Санчо. - Где бы человек ни находился, он всюду будет говорить о своей нужде: я на этом самом месте вспомнил об осле и на этом самом месте о нем заговорил, а вспомни я о нем в конюшне, так в конюшне бы и заговорил.

Герцог же на это сказал:

- Санчо весьма здраво рассуждает, и не виноват он ни в чем. Ослик будет накормлен досыта, так что Санчо может не беспокоиться: за его любимцем будут ухаживать, как за ним самим.