Хладнокровное предательство

– А что я им скажу? Мне как-то не хочется чернить родного сына. Но если вам кажется, что… – Робинсон замолчал и нерешительно покачал головой.

– Слушайте свою совесть. Не допустите, чтобы на виселицу отправился невинный человек, если вы думаете, что можете остановить несправедливость.

Ратлидж вышел. Вид Робинсона привел его в уныние. Робинсон смотрел на свои руки, и лицо его искажала гримаса отчаяния.

Гарри Камминс застал инспектора одного в столовой, он листал свой блокнот.

– Говорят, вы арестовали Пола Элкотта.

– Да, – сухо ответил Ратлидж.

– Рад, что дело закрыто. Только не ожидал, что убийцей окажется кто-то из моих знакомых.

– Убийцей часто оказывается кто-то из знакомых. В мире не так много бродячих маньяков, из которых можно выбирать, – с нескрываемой горечью ответил Ратлидж.

– Я слышал, что у Джералда были враги… на войне.

– Да, мне сообщили из Лондона. Некий Бертрам Тейлор. Он сбежал из тюрьмы, и его несколько дней не могут найти. Правда, в его виновности я сомневаюсь.

– Да. Что ж, Пола я знаю не один год. Мне он не казался особенно жадным. Может, завидовал брату… Но мисс Аштон, должно быть, права, именно жадность подвигла его на такое злодеяние. Вот только свыкнуться с этим никак не удается. – Камминс помолчал, разглядывая свою ладонь. – Значит, скоро вы, мисс Аштон и мистер Робинсон уедете? Раз виновного посадили…

«Вот видишь, – сказал Хэмиш, – его больше волнует отъезд постояльцев, ведь впереди долгие зимние месяцы».

– Я уеду завтра. Насчет остальных не знаю. Завтра меня сменит инспектор Майклсон. Спросите его.

Камминс, человек неглупый, вскинул на него пытливый взгляд:

– Вас заменили!

– Да, скоро заменят.

На лице владельца гостиницы отразились смешанные чувства.

– Насчет того, что я говорил раньше… Прошу… не стоит упоминать о моей… озабоченности.

Ратлидж сказал:

– Не вижу причин никому портить жизнь понапрасну.

Камминс облегченно улыбнулся. Подойдя к двери, он обернулся:

– Здесь трудно было пустить корни. Почва в этих краях жесткая, каменистая. Я волновался за жену, хотя ей нечего стыдиться.

Ратлиджу стало грустно.

Камминс сказал напоследок:

– Что ж, пойду принесу дров. Пожалуйста, дайте знать, если мы чем-то сможем помочь. Может быть, удастся что-то сделать для Пола.

Мэгги наблюдала за тем, как мальчик пытается накормить собаку. Но Сибил была занята другим: вылизывала бледное личико своего нового друга.

– По-моему, она не очень любит тосты. Капни на хлеб немного жира – так ей будет вкуснее.

Он встал и подошел к миске, которую Мэгги держала у раковины. Сибил, догадываясь, что он собирается сделать, поплелась за ним, пуская слюни от предвкушения и бешено виляя хвостом.

Как могла Сибил так ошибаться насчет его? А может, он убил в миг безумия? Мэгги отказывалась верить в то, что слышала собственными ушами. Но эти леденящие душу «Бах! Бах! Бабах!» до сих пор эхом отдавались у нее в голове. Она была уверена в одном. Те, кто искали мальчика, сказали лишь, что он может стать важным свидетелем. Они не говорили, что он виновен в тяжком преступлении. Но может, тогда они еще не знали? Спешили найти единственного выжившего… Наверное, они все поняли только потом.

Она проклинала свою больную ногу. Из-за ноги нельзя сходить в Эрскдейл и послушать, о чем говорят люди. Дорога туда и обратно уложит ее в постель на целую неделю, а может, и дольше. Полицейский из Лондона приезжал три раза. Он что-то подозревал, выспрашивал о старой скотопрогонной тропе, которая ведет через перевал на юг. Мальчику такой путь не одолеть, даже и летом. Почему полицейского так заинтересовала старая дорога? Может, там мог пробраться преступник незаметно для всех?

Пусть для овец тропа стала непроходимой; ее отец в шестнадцать лет перебирался через завал и выходил к побережью. Когда он вернулся, дед выпорол его кожаным ремнем: он исчез на несколько дней, перепугав мать. Но у него с собой была мелочь, на которую он купил подушечку с вышитыми на ней словами «Мокам-Бэй», чтобы вымолить прощение. Отец уверял, будто не понимал, что идти придется так далеко.

Тогда ее отец единственный раз покинул долину. Как-то он признался ей, что на море особенно нечего смотреть. После того случая он решил, что бродяжничество не для него…

Мэгги подошла к буфету, где отец хранил свои пожитки. Мальчик, которому пока нечем было заняться, следил, как она роется на полках. Огорченная, она на некоторое время прислонилась к стене, набираясь сил, чтобы начать все сначала.

Неожиданно ее озарило. Она вышла в хлев, где была одежда, принадлежавшая убитому в Монсе работнику. В том числе плоская кепка, кожаная, вроде той, что носят лондонцы. Во всяком случае, так он уверял ее, нахлобучивал свой головной убор. Мэгги тогда сказала, что он выглядит дураком, а работник рассмеялся и сказал: «Продавщицы в лавках так не думают». Она назвала его нахалом и отвернулась, пряча улыбку. Она прекрасно понимала, почему продавщицы в лондонских магазинах находили его неотразимым…