Хлеб наш солдатский

Я не решался сказать жене о разговоре с секретарем райкома, о предстоящем призыве на военную службу. Быть может, в этот вечер и умолчал бы, но она, заметив, что я, как говорится, не в своей тарелке, стала допытываться, с чего бы это. Пришлось открыться. Выслушав меня, Рая просто и буднично сказала:

— Надо — значит, надо. Мы пока поживем в Волчанске, а как устроишься — приедем к тебе.

В ту ночь мы долго не спали, все говорили и говорили о нашем будущем, о новой, еще неведомой нам жизни. Я уснул под утро со спокойным сердцем, не думая о предстоящих трудностях, зная, что у меня есть друг, на которого можно во всем и всегда опереться, с которым и горе — полгоря, и радость — вдвойне. Этот друг — жена.

В октябре я распрощался с техникумом, с Волчанском. Поезд вез меня в Смоленск, туда, где предстояло начинать новую жизнь.

Всю дорогу меня сопровождал задумчивый, печальный взгляд жены, веселый, беззаботный вопрос старшей дочери: «Пап, а чего привезешь?» Я знал, был уверен, что мы скоро встретимся. Ночью мне снился Волчанск: милый, тихий городок с зелеными деревенскими улицами, к которому я привязался всем сердцем. Но я расставался с Волчанском навсегда.

* * *

В моем послужном списке есть одна запись: «Закончил военную школу при артиллерийском полку 37-й стрелковой дивизии ОБВО». На первый взгляд — рядовой эпизод. На самом же деле это был очень важный, переломный период моей жизни. Именно тогда я получил хорошую идейную и физическую закалку, узнал, что такое военная служба, и полюбил ее, познакомился и подружился с замечательными людьми, понял, что обратного пути для меня нет, что отныне и навсегда судьба моя связана с Красной Армией.

Новая жизнь оказалась до предела прозаичной. Утром по сигналу мы вскакивали с коек, торопливо натягивали пропахшие потом гимнастерки, пудовые кирзовые сапоги, на физзарядке «давали нагрузку», как любил говорить старшина, не отдохнувшим как следует мышцам, наскоро умывались, завтракали и… Каждый день одно и то же: занятия в классах, стрельбы, марши. Мы учились метко стрелять, с закрытыми глазами разбирать и собирать винтовку, ползать по-пластунски, преодолевать преграды, учились тому, что должен уметь боец на войне, учились с полным напряжением сил, так, что к вечеру выматывались до предела. Дождавшись отбоя, курсанты валились с ног и спали богатырским сном, нарушить который, казалось, невозможно было и громом орудий. Но даже негромкая команда старшины «Подъ-ем!» в считанные: секунды ставила нас на ноги, заставляла сбросить сон, забыть об усталости. Начинался новый день…

Но в этой суматохе находилось время и для тихих, задушевных бесед с друзьями. Рядом с моей стояла койка Геннадия Лепилина — парня огромного роста и могучего телосложения. Несмотря на свою представительную комплекцию, Геннадий был быстр в движениях, сметлив, находчив и остер на язык. Его уважали все: одни — за недюжинную силу, другие — за простоту и добродушие, третьи — за умение на язвительность тут же ответить метким словом. Мы сошлись с Геннадием сразу же, как только встретились, прониклись друг к другу доверием.

Говорили с ним о многом: о родных местах, о близких, о нашем будущем и, конечно же, о том, что происходит в мире. Угроза войны становилась все ощутимее. Германские фашисты набирали силу, вели себя все развязнее. И даже из отдельных сообщений в газетах мы делали вывод, что схватки с ними не избежать, хотя в душе надеялись, что, быть может, гроза не грянет…

Лепилин был убежден, что война не за горами, и тем больше меня и других его друзей ошеломил его неожиданный шаг: Геннадий решил жениться. Отговаривать его, конечно, никто не стал.

И вот Геннадий сидит за свадебным столом, могучий, раскрасневшийся, счастливый. Хрупкая, изящная Тоня — дочь нашего старшины — рядом с ним кажется подростком.

Когда были произнесены первые тосты, высказаны поздравления и после выпитого вина гости оживленно загомонили, мы с Геннадием вышли на террасу. Вечер лунный, светлый, какой-то сказочный.

— Здесь останешься или к себе увезешь ее? — спросил я, когда мы минуту-другую постояли молча, наслаждаясь блаженной свежестью летнего вечера. Геннадий ответил не сразу. Он сорвал яблоко, долго перекидывал его с ладони на ладонь.

— Домой не поеду, — сказал Геннадий твердо. — Останусь в кадрах. Мы с Тоней так решили…

Это был второй его сюрприз.

— Что же ты раньше об этом молчал? — упрекнул я друга.

— А ты уходил в армию разве не навсегда?

— Окончательно еще не решил… Хотя с секретарем райкома разговор шел о службе в кадрах…

— Слышал, что за тебя просит какой-то профессор. Как думаешь поступить? — не обратив внимания на уклончивость моего ответа, снова спросил Лепилин.

«И это знает! — удивился я про себя. — Ничего не скроешь».

— Да, профессор Василий Петрович Константинов…. Мне ведь предлагали остаться после окончания института в аспирантуре. Вот профессор и вспомнил обо мне, советует возвратиться, и письмо командиру он сам написал…

Последние слова прозвучали у меня как оправдание.