Хмурь

И он рассказывает про то, как ему нужно знать о своем происхождении. Говорит о своих сородичах-варках и как всё это время хотел попасть сюда. И как «обескуражен», оказавшись здесь и получив от варок совсем не то, что хотел, ну то есть ничего не получив. Много он говорит, в общем, и так это делает откровенно и прямодушно, что меня разбирает неловкость, будто я подсматриваю за ним.

Я даже не улавливаю, в какой момент оборачиваюсь к нему, а когда оборачиваюсь – начинаю хуже понимать, про что он говорит. Засматриваюсь. Гном не стал сбривать усы и бороду, отросшие в Энтае, но с ними он выглядит не старше, а просто милее. Он скупо жестикулирует, подкрепляя свои слова, и в свете факелов выглядит умным чудищем из байки, диким, но ужасно прекрасным.

– Словом, ты хочешь знать, отчего варки не плодятся с людьми, – перебиваю его. – И откуда ты тогда взялся.

Едва удерживаюсь, чтобы не треснуть его.

– Да ты погляди на варок и погляди на нас! Они же здоровенные! Баба помрет под варкой, а мужику от варчихи радости – как от каменной горы!

Грубовато получилось, но трудно мне стоять и смотреть на Гнома в свете факелов. Слишком уж он привычный и при том – слишком новый, так и хочется попробовать на зуб это новое. Потому во мраковой заднице я видала эти постоялки со старым-новым Гномом на вечернем бережку.

И еще, когда я на него гляжу, мне очень-очень грустно делается от того, что его сородичи варки вымирают. Пускай они живут дольше людей, пускай их мужики живут дольше варчих и берут себе сразу по две-три жены, всё равно каждая родит лишь одного варчонка, а то и одного не родит. Так что всё равно варки перемрут раньше или позже. Мне не нравится, когда вокруг умирают.

Из клетки раздается плеск. Оборачиваюсь и вижу мою приятельницу-сирену – висит, как и прежде, уцепившись за прутья, глаза – блестящие каменья, груди – нараспашку. Гном при виде этого дива замокает на полслове и зависает, как подъемник со слетевшей шестернёй.

– Псину спроси, – говорю поспокойней. – Он ведь не просто собиратель, он хорошо всё знает, ну, кто с кем плодится.

– А? – тупо переспрашивает Гном, всё пялясь на сирену.

– Псина, говорю. Большущий знаток плодежа. Даром, что ли, к нему все бабы с брюхами таскаются шептаться? Не только твоя же.

Он затравленно смотрит на меня, тут же отводит глаза и начинает бормотать что-то невнятное про Тучу, про Псину, а я вдруг понимаю, что меня грызло в поведении собирателя. Еще с Энтаи.

– Гном, а про что им шептаться вообще?

Громко хрустнув пальцами, он не по-гномьи быстро начинает растолковывать, что варочьи лечители не подходят для людей, а Псина всё знает о человеческих телах, поскольку в испытарии много за ними наблюдал…

– Да я не про то!

Он умолкает. Я чувствую на себе взгляд сирены, такой чесучий, любопытный. Она точно всё понимает!

– Зачем им какие-то советы, бабам этим?

Он смотрит на меня непонимающе. Я едва сдерживаюсь, чтобы не отвесить пинка этому тугодуму.

– Понятно, зачем они нужны Туче, – от её имени у меня зубы ноют, как если бы я грызла сосульку. – Вы с ней… не одинаковые. А другим – зачем? С каких пор бабам с брюхами советы нужны, да еще от мужика? И откуда их столько пузатых взялось из испытария? И почему ни одна оттудошняя варчиха с нами не пошла в Подкамень?

Гном трёт лоб. За спиной громко плюхает вода – сирена снова нырнула.

– Псина чего за нами попёрся? Просто так, что ли, по велению души?

Из клетки несётся шипение. Сирена прижалась к прутьям лицом, её сильно кривящийся рот похож на звериную нору, оттуда змеёй трепещет язык и несётся шипение:

– Дел-ла… тфа-ай! Тфа-а-ай дел-ла!

От этого шипения в мою спину и плечи впивается зябкая жуть, я ёжусь, растираю плечи руками, прогоняя страх, но он не отступает, кусает меня за пальцы. Хочу уйти отсюда, далеко уйти. Но я не в силах сделать шаг и перестать смотреть на сирену. Гном, напротив, подходит ближе к клетке – нет, слишком близко, так близко нельзя и над берегом катится громкий окрик стражника, он велит нам убираться уже от тварей к демоновой матери, пока стражник нам хорошенько не врезал.

Мотаю головой. Слишком в ней много мыслей и вопросов, до треска.

– Она сбесилась, – говорю про сирену и удивляюсь, какой слабый у меня голос. – Творины, верно, по ночам дуреют. Не надо было сюда приходить.

Гном подходит, протягивает руку. Ноги у меня дрожат, так что я с радостью на него опираюсь.

Сирена трясет прутья клетки, бьет по воде хвостом и громко шипит:

– Тфа-а-ай!

Гном

Уже несколько месяцев мне не приходилось применять свой талант хмуря. За это время я, кажется, размазался в обыденности, сроднился с нею, обтёрся и увидел, что всякий хмурь может жить как обычный человек – как живу теперь я сам или Пташка.

И это понимание приводит меня к вопросу: а если и всякий человек где-то в глубинах своей натуры может изыскать способы, чтобы действовать как хмурь? Мы выросли в сознании своей особенности, но на деле – так ли много стоит между человеком и любым из нас, между солнечным миром и Хмурым?