Хочу тебя испортить

– Что ты вытворяешься? Бойка?! Молчишь? Тогда домой дуй! Толку с тебя все равно нет.

– Да пожалуйста! – гаркаю в ответ и направляюсь к двери. – Уперся мне ваш баскетбол… – по пути, давая выход бессильной злобе, подбиваю ногой корзину с мелкими пластмассовыми мячиками.

Они с грохотом засыпают пол. Кому-то другому Кирилюк бы за подобное яйца вырвал, но меня и словом не останавливает. Очень даже жаль. Был бы повод сорваться.

Пока принимаю душ, дышу как зверь. Грудь яростно ходит туда-сюда. Распирает на каждом вдохе так, что, кажется, вот-вот треснет. Сердце, разгулявшись внутри этого выжженого ящика, тарабанит на разрыв. По венам не только кровь, но еще и бешеная гормональная смесь фигачит. Тело плавится, а по коже в это же время бежит дрожь.

«Варя мне нравится… Хочу к ней подкатить…»

«Ты мне друг или кто?»

Собираю себя в кучу. Не позволяю сознанию культивировать мои запревшие мозги и рассеивать все эти пропащие мысли. На хрен.

Выхожу из душевой и сталкиваюсь с Чарушиным. За ним тащится Фильфиневич. А потом и Тоха с Жорой подтягиваются.

– Франкенштейн прилетал, – поясняет Филя.

– Че хотел?

– Выдернул нас с трени. Велел переться немедленно к декану.

Никто из нас не нервничает, хоть и догадываемся о причине. Первый раз, что ли? Они обязаны сделать нам внушение. Мы должны склеить вид, что вкурили и раскаялись.

– Так что, дашь мне Варин номер? – бросает, будто между делом, Чара, пока мы впятером шагаем по полупустому коридору.

Желудок скручивает. К горлу толкается какая-то желчь.

– Откуда у меня, блядь, ее номер?

– Тогда… Не против, если я сегодня заеду к тебе?

– Она болеет, – бросаю, старательно контролируя голос.

– Прям пластом лежит? – никак не отцепится. – Так я проведать хочу.

– А заодно можно и подлечить, – вставляет Тоха и на пару с Филей ржет. – Хорошенько пропотеть, говорят, полезно.

– А чем она болеет? – хмыкает Жора, якобы его это реально заботит. – Если ангина, советую горловой. И слить, конечно…

Внутри меня такая волна ярости хуярит, ничего не соображаю, когда хватаю друга за барки и как клещ вцепляюсь пятерней ему в глотку. Вцепляюсь и замираю. Не то чтобы резко остываю. Колотит по-прежнему, но проблеск ясности в сознании тормозит действия. И сказать ничего не могу. Выпадаю из реальности, как долбанутый шизик с внезапными переключениями между личностями.

– Какого хера? – хрипит Жора. – Ты чего, бля?

– Ничего, – выплевываю и с силой его отталкиваю.

Остаток пути преодолеваем в тишине. Меня она почему-то больше напрягает, чем вся предыдущая трепня. Ничего удивительного, что в кабинет декана я вваливаюсь бешеный и наглый.

– То, что вы сделали в субботу, за всякие рамки выходит, – впаривает наша краснолицая деканша Ольшанская и, зло сверкнув левым прямо смотрящим глазом, нервно тычет какие-то кнопки на пульте. – Бедная девочка…

Фильфиневичу респект и уважуха – четко взял Центуриона крупным кадром. Едва вижу ее на большом экране, что-то внутри дергается и сливается.

Быстро отвожу взгляд. Сглатывая, не к месту вспоминаю все эмоции, что испытал в тот момент. Какая-то бесовская хрень, но поступок Любомировой, то, как именно она это провернула, заставил меня не просто оторопеть. Намешало за грудь столько всего, что страшно было разбирать и идентифицировать.

– Я… с тобой… никуда… не поеду… – слышу то, что и так помню.

Мне не нужно смотреть на экран, чтобы увидеть, как она стоит под дождем и трясется. Без моего на то влияния, то и дело из глубин памяти ее дрожащие губы лезут.

«Я… с тобой… никуда… не поеду…»

А потом глухую тишину кабинета заполняет тонкий, дрожащий и вместе с тем сильный голос, и у меня перехватывает дыхание. Едва справившись с этой ебучей фигней, сдавленно ржу, когда Тоха вытягивается и с издевкой припечатывает на грудь ладонь. Но в действительности мне ни хрена не смешно.

– Шатохин! – истерично орет деканша, но даже у нее не получается перекрыть назойливый бархатный колокольчик под кодовым земным прозвищем Центурион. Чертов ангел… – Прекрати это позерство!

– А я не могу! Нас ведь с детства учили: под гимн встаем, руку на сердце, и подпевать. Скажите спасибо, что я не пою. Иначе у вас точно случился бы эпилептический припадок.

– Просто прекрати!!!

– Это безусловный рефлекс. Слышали о таком? – уперто долбит этот клоун. – Пока она будет петь, я буду так стоять.

– Ну ты… – зло фыркает Ольшанская и, наконец, останавливает воспроизведение. Шлепнув по столу ладонями, поднимается, прежде чем объявить: – Мы с коллегами посовещались, и я приняла решение отстранить вашу пятерку от тренировок по баскетболу и… – внушительная пауза, во время которой у самой же деканши блудливый глаз дергается. – Бойко, Чарушин, Фильфиневич, Георгиев, Шатохин, – с очевидной неприязнью выговаривает наши фамилии. – Ваши заявки сняты с киберспортивного турнира!

Едва ее адский голос глохнет, в кабинете начинается откровенный кипиш.

– Что, блядь? Да кто вы, мать вашу, такие? – ору я.