Хочу тебя испортить

Довольным он не выглядит. Напротив, рявкает яростнее обычного. И губы кривит, словно ему на меня даже смотреть противно.

Козлина!

– Я готова, – решительно выпаливаю, поворачиваясь к Фильфиневичу. Этот придурок, к слову, уже стоит под зонтом. Вот из всей пятерки только он мог на выходе из дома прихватить этот пафосный в его случае аксессуар. Чертов пижон! – Что мне говорить? – смотрю уже не на него, а прямо в камеру.

Вопрос и моя готовность исполнять их требования явно приводят зарвавшихся мажоров в шок. Рассчитывали, что я буду плакать и умолять меня отпустить? Черта с два!

– Давай… Давай что-нибудь прикольное, – молотит Фильфиневич, старательно регулируя какие-то настройки съемки. – Стань перед своей ордой и зачитай какую-то центурионовскую фишку!

– Может, харэ? – вмешивается неожиданно Чарушин.

Обращаю на него взгляд и подавляю в себе рвущееся желание заплакать. Как ребенок, вдыхаю и замираю. Губы жую, так боюсь сорваться.

– Дождь хреначит, как из ведра, – перекрикивая бурю, сообщает Артем Кириллу, словно тот сам не видит и не чувствует. Только он может все это остановить. – Они все заболеют. Пошутили, и хватит!

– Нет, не хватит, – жестко и как-то оглушающе мрачно высекает братец. – Пусть исполняет, раз такая борзая, – переводит взгляд на меня. И дожимает со всей жестокостью: – Давай, Центурион. Сама вызвалась. Не умеешь уступать, – еще и предъявы мне какие-то кидает. Словно я сама это придумала… Будто рассчитывал, что я его упрашивать стану… Глядя на меня сейчас, хмурится, пока между бровей не образуются борозды. Стискивая челюсти, кривит губы. – Заводи хоровод, и поедем домой.

– Я… с тобой… никуда… не поеду… – выдыхаю медленно с внушительными паузами. Сглатываю и прочищаю горло. Смотрю на коленопреклонённых и насквозь промокших ребят. Что-то внутри себя ломаю, но приоткрываю губы и затягиваю единственное, что сейчас приходит в голову – национальный гимн.

Ни на что не рассчитываю, просто хочу как можно скорее остановить это показательное измывательство. Но мои ребята один за другим поднимают головы и принимаются подпевать, пока на поляне, которую, кажется, природа сегодня решила вместе с крепостью смыть в бушующий за обрывом лиман, не образуется громкий, четкий и дружный хор голосов.

Глава 17

Я, блядь, за тобой гоняться не собираюсь!

© Кирилл Бойко

Только закрываю микроволновку, из-за угла выползает Любомирова. Сердце тотчас, словно у какого-то конченого чмошника, волну повышенного стресса ловит. Выдает странный кульбит и, раскидывая по телу кипучую кровь, дико топит в ребра.

Как же меня заебала эта сраная хрень!

– Да, мам, уже зашла на кухню… Поем, угу… – пищит в трубу Центурион и настороженно замирает при виде меня. Хлопает ресницами, будто рассчитывает, что я с помощью этой бесячей манипуляции, на хрен, исчезну. – Да, хорошо, мам. Помню я про лекарства. Позвоню. Пока.

Отключившись, нервно дергает подбородком и высокомерно задирает нос.

– Ну че, геройка, довыеживалась? – намеренно грубо поддеваю я ее, прежде чем сесть за стол. – Сопли теперь по дому тягаешь. Центурион, бля.

– А тебя, я смотрю, прям за живое задело, что я с тобой, придурком, домой тогда не поехала? – тем самым полуписклявым сипом рубит в ответ Любомирова.

И чихает, как чертов котенок.

– Да мне вообще по боку, – кидаю на чересчур высоких нотах. С опозданием понимая это, поспешно выравниваю тон: – Вот вообще. Похрен.

Она, видимо, хочет задвинуть что-то крайне остроумное, но вместо этого снова чихает.

– О, Боже… – стонет в платок. Вздыхает и снова поднимает на меня воспаленные глаза. – О, Боже…

В груди что-то клинит. Кровь со всего тела стремительно сливается в пах.

– Можно просто Бойка, – рыкаю с явным перерасчетом грубости.

– Спасибо, что разрешил, – язвит в ответ Любомирова. – Бойко.

– Пиздец, ты такая зануда, что даже фамилию мою правильно по буквам выговариваешь.

– А что, у тебя самого с этим какие-то проблемы?

Вот не может меня не бесить!

– Выровняй тон, букаха, – выдаю первое предупреждение. Первое, потому что, мать вашу, знаю, что она не успокоится. – Не у меня проблемы. У всех остальных.

– Так ты на лбу напиши. По буквам.

– Смешно, аж скулы сводит.

– Угу. Кстати, а почему ты не на парах?

– Еще я перед тобой, блядь, не отчитывался, когда мне и где находиться! Я, между прочим, в отличие от тебя, у себя дома.

Она больше ничего не говорит. Некоторое время еще смотрит на меня. Да как смотрит! Мерцающим омутом какую-то токсичную хрень транслирует, будто я ей, понимаете ли, что-то должен.

Сука, воздух в глотке застревает. За грудиной какое-то разбалансированное колесо со свистом все живое расфигачивает.

– Полегче, давай, – раздувая ноздри, наглядно демонстрирую, что ее эмоции мне на хрен не упали. – У меня сегодня день милосердия. Присядь и тихо поешь, коза.

Может, с козой я и перегнул… Но она все равно сучка. Выкатывает средний палец и, резко вильнув задницей, уносится из кухни прочь.

– Я, блядь, за тобой гоняться не собираюсь! – горланю ей вдогонку.