Хочу тебя испортить

Всю поляну, на которой разместился наш лагерь, занимают взлохмаченные и сонные члены моей группы. Да как занимают! Ребята стоят на коленях, а дружки братца возвышаются над ними и, судя по всему, контролируют, чтобы никто из них не вздумал подняться.

– Совсем озверели? – кричу я, пытаясь обернуться. – Больные ублюдки!

Только Бойко мне не позволяет. И эта беспомощность против него капитально усиливает мою ярость.

– Сейчас же отпусти! Отпусти меня!

– Спокойно, Центурион, спокойно, – ему по-прежнему весело. – Не ори ты так. Связки порвешь.

– Если бы могла, я бы тебя разорвала!

В ответ доносится лишь его сипловатый смех. То ли в попытках приглушить этот хриплый вибрирующий звук, то ли по другим неизвестным мне причинам… Кирилл вдруг прижимается губами к моей шее чуть ниже линии роста волос. Прижимается и на мгновение замирает. Меня же словно током пробивает. По всему телу летят колючие и горячие мурашки. Рефлекторно дергаюсь, а он… Бойко делает глубокий вдох, который я ощущаю физически. Что за животные повадки? Зачем он нюхает меня, будто я какой-то безмозглый деликатес в его пищевой цепочке? Наглая беспардонная зверюга!

Меня дико трясет. Внутренности скручивает жгучим узлом. Грудные мышцы простреливает огненной судорогой.

– Я тебя ненавижу! – спешу сообщить, хоть Бойко и плевать на это.

Небо над нами прорезает кривой и трескучей вспышкой света. И я замираю за секунду до того, как воздух пробивает жуткий грохот грома. Кто-то свыше словно намеренно усиливает мои слова. Только я сама до ужаса боюсь грозы. Тем более, когда нахожусь далеко от укрытия.

– Испугалась, ракушка, м?

Мало того, что меня безостановочно колотит мелкой выразительной дрожью, Кирилл, конечно же, чувствует, когда я вздрагиваю от звуков грома.

– Бойко, Чарушин, Фильфиневич, Георгиев, Шатохин! Я знаю, что это вы, – врывается в затянувшуюся тишину приглушенный голос профессора Курочкина. Краем глаза вижу, как ходит ходуном палатка, в которой он спал. Но выйти Виктор Степанович не может. Эти дикари, должно быть, сделали что-то с замком. – Одумайтесь! Одумайтесь, не создавайте себе проблемы. Не усугубляйте своего и без того шаткого положения. Вы поступаете очень опрометчиво…

Никто не собирается реагировать на его увещевания. По крайней мере, не так, как рассчитывает профессор. Парни переглядываются и бессовестно ржут.

– Что вам от нас надо?

– А вот это правильный вопрос, Центурион. Сейчас мы снимем небольшой фильм и уедем, – вкрадчиво проговаривает Бойко. Только после этих слов замечаю, что Фильфиневич снимает все происходящее на телефон. – Ты в главной роли.

Конечно же, после этих слов меня снова бросает в жар. Я задыхаюсь. Новый вдох попросту не способна сделать. Кирилл это улавливает. И продолжает в своей обыкновенной, иронично-придурковатой манере:

– Дыши, Вареник. Еще один обморок нам ни к чему.

– Я тебя ненавижу, – повторяю единственное, на что у меня хватает сил.

– Это хорошо, – заключает братец и вдруг отпускает меня.

Отпускает, чтобы водрузить мне на голову шлем с поперечным перьевым гребнем. Это я уже вижу в его глазах. Он смотрит на меня… Не понимаю, за что он меня так ненавидит? Не понимаю, зачем смотреть так долго и так пристально на того, кого ты на дух не выносишь?

Поджимая дрожащие губы, решительно отражаю этот взгляд. Стискиваю кулаки, пока ногти не врезаются в кожу. Громко и бурно дышу. Но шлем этот сбросить не пытаюсь. В голове, будто вспышка, мелькает догадка.

– Значит… Ты преодолел почти девяносто километров, чтобы по-быстрому сделать мне гадость?

Очередной грохот грома принимаю отстраненно. Вздрагиваю, ощущая первые тяжелые капли. Они быстро просачиваются сквозь фланелевую пижаму и жалят мое тело холодом. Только голова и защищена – спасибо братцу! Трясусь, но не отвожу от него взгляда.

Он тоже продолжает смотреть на меня.

– Я знаю, зачем ты это делаешь.

Едва я оставляю это заявление, Бойко как будто теряется. Несколько секунд, но не заметить невозможно. Что-то мелькает в его расширяющихся зрачках… Какое-то чувство, распознать которое у меня не получается. Кирилл сглатывает и, приоткрывая губы, вдыхает, словно та же функция через нос ему недоступна. Или он о ней забывает.

– Говоришь, хорошо, что я тебя ненавижу? Хочешь, чтобы ненавидела еще больше, да? – выдвигаю свою теорию, испытывая большую уверенность, чем во время доклада на последнем семинаре по философии. – Ради этого стараешься? Так я тебе помогу.

Стоит мне это произнести, дождь, будто утратив робость, обрушивается на нас стеной.

– Хватит болтать, – выпаливает, глотая потоки воды и отплевываясь. – Варя бла-бла-бла, блядь… Хватит!

– Я очень сильно тебя ненавижу! Очень-очень сильно! – кричу, так же захлебываясь дождем. – С сегодняшнего дня разрешаю и тебе… Разрешаю себя ненавидеть! Не буду больше… – паузу делаю только потому, что разразившаяся буря не позволяет говорить на одном дыхании. Мало того, что без конца осадки в рот летят, так еще зубы от холода стучат. – Не буду больше пытаться с тобой подружиться!

– Отлично!