Ходоки во времени. Многоликое время. Книга 3

– Ваня, смотри веселее, – заметил его состояние дон Севильяк. – Ты разве не обратил внимания, как все мы, кроме тебя, конечно, выскочив сюда и попав в эту проклятую временную яму, повеселели и почувствовали себя свободнее? – Иван насуплено промолчал. – Спросишь, почему? А потому, что всё случившееся с нами, начиная от входа в поле ходьбы Кап-Тартара, необычно! Это так не похоже на все наши жалкие побежки во времени, к которым мы привыкли и делаем машинально. Я, когда сидел в мешке Сола, злился, конечно, на Радича и ненавидел Гнасиса, но вот тут, Ваня, – дон Севильяк наотмашь ударил себя в грудь, она отозвалась звуком тамтама, – у меня всё пело от происходящего со мной небывалого приключения.

– Ну, ты даёшь… – ничего не нашёлся сказать Иван на неожиданный восторженный спич дона Севильяка.

«Это же надо! – подумал Иван. – Я тут, значит, один только маюсь и ломаю себе голову над сложившимся с нами положением, когда совершенно неизвестно всё. В каком прошлом мы очутились, вытолкнутые из временного канала? Где мы находимся в пространстве? Я не знаю, что делать нам самим и с оказавшимися с нами женщинами? Я не знаю, как выбраться из отстойника, и что мы будем есть? А они! Они живут одним моментом и жаждут вкушать приключений!

Чёрт побери, этих долгожителей!

Их чем-то удивить или испугать непросто. Дон Севильяк сидел в мешке Сола, а душа его, оказывается, пела! А!

А мне пришлось, оставив свои дела, бросаться в пучину прошлого через Шлома, Ратаприкунту, школы ходоков до самого безумного гения Сола. Потом возиться с почти бесчувственными телами ходоков, чтобы увести их во времени от взрыва входа в мешок, а затем тащить их в настоящее…

И что же?

Он сидел там, наливался вином, как бурдюк, ничего не соображал… Но был рад так, что до сих пор не может забыть свалившегося на него счастья в его бесцельной и не интересной жизни!

Неужели, пройдут годы, – Иван вздрогнул от вновь посетившей его мысли, – и я сам превращусь в такого же страдальца от скуки, а суматошную нынешнюю возню во времени, когда как будто некогда вздохнуть и оглядеться, буду вспоминать с благодарностью?»

Мысль, уже для него не новая, но всегда свежая и актуальная, расстроила его, он почувствовал гнетущую усталость и вялость во всех членах, впору прямо сейчас сесть и не двигаться.

– Мне кажется, что не все уже в восторге от нашего, как ты говоришь, приключения.

– Да ты что, Ваня? Они все только не визжат от счастья. – Иван хмыкнул, не совсем согласный с таким утверждением дона Севильяка. А тот распалялся. – Это, Ваня, святая правда! Да! Ты сам подумай, что, например, видела в своей жизни Шилема? Мужчины её обходят стороной, друзей, а тем более подруг у неё нет, и не может быть. Занималась только тем, что силой вправляла кому-то мозги. Но это же жалкое и никому не нужное существование. Лишь способное запугать кого угодно. А с нами она ожила, изменилась. Тебя признаёт за повелителя… Я, может быть, повторяюсь, но так оно и есть. Она же при тебе пикнуть боится, либо не сделать чего лишнего, что может вызвать твоё недовольство.

– Я тоже повторяюсь. Что-то я этого не заметил. Бросается на всё и на всех, как дикая кошка. Мужчин, а тем более женщин не временниц ненавидит патологически.

– Это у неё есть ещё. Ещё, Ваня. Но с Икатой она смирилась. Признала в ней родственную душу.

– Так уж и родственную?

– Конечно. Эта Иката подраться тоже любит.

– С чего это ты взял? – поразился Иван такому утверждению. – Да она при Жулдасе, как… – он не находил слов, чтобы выразить внезапную обоюдную симпатию, возникшей между Икатой и Жулдасом.

– Э, Ваня. Ты просто не видел, что она вытворяла, когда мы пробивались к женщинам. Она такой же боец, как и Шилема.

Иван качнул головой.

Всё-таки обрёл он не свободу, уходя каналом Пекты, а новые заботы. Вот не видел же он Икаты во время стычки, так как надо было идти впереди, создавая верхушку клина. И не мог видеть. Думал только о себе, считал, что не до оглядывания, чтобы отмечать, кто и как идёт за ним. А надо было бы. Не один он, а с командой, которой взялся руководить. Должен всё видеть и замечать.

Зато дон Севильяк обратил внимание и оценил.

Иван стал испытывать тревогу и даже какое-то чувство вины оттого, что как будто упустил и упускает что-то важное, а оно ещё скажется неприятностями им всем.

– Жулдас ей помогал, вот тебе и показалось, что она тоже боец, – сказал Иван, чтобы отогнать мысли, посещавшие его всё чаше, как заезженная пластинка, об одном и том же.

К тому же ему хотелось воспользоваться внезапной словоохотливостью дона Севильяка, узнать, наконец, его мнение о команде, о его видении ситуации, в которую они попали, да и пусть расскажет что-нибудь о себе. Почему бы и нет?

Он уже давно отметил, что дон Севильяк в присутствии ходоков словно терялся, предпочитая молчать или вставлять фразы, не всегда по теме разговора, поэтому с ним беседы не получалось. А сегодня его будто прорвало. Наверное, из-за того, что их только двое, и дон Севильяк, видя, что Иван его слушает внимательно, сам строил разговор, неторопливый и вполне связный.