Холли

Генри сидит в гостиной, одетый в клетчатую рубашку и синие джинсы, мешком висящие на похудевшем теле. Волосы недавно подстрижены, а лицо гладкое после утреннего бритья. В лучах утреннего солнца на подбородке блестит слюна. На столе поблизости стоит какой-то протеиновый напиток с торчащей из стакана соломинкой. Санитар в коридоре спросил Холли, не желает ли она сама обслужить Генри; она ответила: с радостью. По телевизору идёт старое игровое шоу с ведущим Алленом Ладденом, уже давно отошедшим в мир иной.

Оглядывая скудную, но добротную мебель, включая двуспальную кровать с больничными поручнями во второй комнате, Холли чувствует тупую и безнадёжную злость, что очень на неё не похоже. Она была глубоко депрессивным подростком, до сих пор страдает от приступов депрессии, и может временами разозлиться, но отсутствие Святой надежды? Не в её стиле. По крайней мере, обычно. Однако сегодня, в этой комнате, иные обстоятельства.

«Исав променял своё будущее на миску чечевичной похлёбки, — думает Холли. — Я своё ни на что не меняла. Они украли его… или пытались. Вот почему я в ярости. И оба, кто это сделал, вывернулись из моих рук, хотя этот всё ещё дышит. Вот почему я в отчаянии. Так мне кажется».

— Как ты сегодня, дядя Генри? — спрашивает Холли, ставя рядом с ним стул. По телевизору участники шоу пытаются отгадать слово «унижение», но им не очень удаётся. Холли уж точно могла бы им помочь.

Генри поворачивает голову, и Холли слышит, как сухожилия в его шее скрипят, будто ржавые петли.

— Джейни, — произносит Генри, и снова обращается к телевизору.

— Нет, я Холли.

— Ты приведёшь собаку? Я слышу её лай.

— Вот, попробуй это.

Холли берёт протеиновый коктейль в пластиковом стаканчике с крышкой, который не разобьётся и не прольётся, если Генри случайно уронит его на пол. Не отрывая глаз от телевизора, он обхватывает соломинку морщинистыми губами и начинает пить. Холли читала о болезни Альцгеймера и знает, что некоторые навыки сохраняются. Мужчины и женщины, не способные вспомнить свои имена, по-прежнему могут ездить на велосипеде. Те, кто не могут найти дорогу домой, по-прежнему могут напевать мелодии из бродвейских постановок. Те, кто в детстве научились пить через соломинку, всё ещё могут так делать в старческом возрасте, когда всё остальное забылось. Также они помнят определённые факты.

— Дядя Генри, кто был пятым президентом Соединённых Штатов? Ты помнишь?

— Джеймс Монро, — без колебаний произносит Генри, не отрывая взгляд от телевизора.

— А кто сейчас президент?

— Никсон. Щенок-Никси. — Он усмехается. Капли коктейля стекают у него по подбородку. Холли вытирает их, прежде чем они успевают испачкать рубашку.

— Дядя Генри, зачем ты так поступил? — Но это неправильный вопрос — не то чтобы Холли ожидала ответа; это вопрос из разряда риторических. — Я спрошу по-другому. Почему ты позволил ей так поступить?

— Эта собака когда-нибудь заткнётся?

Холли не может заткнуть собаку — если та когда-нибудь и существовала, то в далёком прошлом, — но она может вырубить телевизор. Для этого у неё есть пульт.

— Она не хотела, чтобы я преуспела, да? Не хотела, чтобы у меня была своя жизнь.

Дядя Генри поворачивается к Холли, разинув рот.

— Джейни?

— И ты позволил ей!

Генри вытирает рукой губы.

— Кому позволил? Сделать что? Джейни, почему ты кричишь?

— Моей матери! — кричит Холли. Иногда до Генри можно достучаться, если покричать, и прямо сейчас она хочет именно этого. Ей это нужно. — Долбаной Шарлотте Гибни!

— Шарли?

Какой смысл? Никакого. Заходит как-то новоиспечённая миллионерша в бар и обнаруживает, что смысла нет. Холли вытирает глаза рукавом.

Открывается дверь, и тот же самый санитар, что просил Холли помочь, заглядывает внутрь с осуждением во взгляде.

— Здесь всё в порядке?

— Да, — отвечает Холли. — Я повысила голос, чтобы он меня услышал. Вы же знаете, он немного глуховат.

Санитар закрывает дверь. Дядя Генри смотрит на Холли. Нет, таращится на неё с выражением глубокого недоумения на лице. Безмозглый старик в двухкомнатной палате, здесь он и останется, попивая протеиновые коктейли и пересматривая старые шоу, пока не сыграет в ящик. Холли будет приходить, потому что это её долг, и он будет называть её Джейни — потому что Джейни была его любимицей — до самой смерти.

— Она даже не оставила записку, — говорит Холли, но не дяде Генри. Он в прострации. — Не считала необходимым объясниться, не говоря о том, чтобы извиниться. Такой она была. Такой она всегда была.

— Джеймс Монро, — отвечает дядя Генри, — был президентом с 1817-го по 1825 год. Умер в 1831-ом. Четвёртого июля. Где это долбаное пойло? На вкус как дерьмо, но я весь иссохся, как коровья лепёшка.