Холли

Барбара смотрит на свои руки, затем снова на старую поэтессу, сидящую напротив неё. Старую поэтессу, чьё лицо мало чем отличается от обтянутого кожей черепа, которая забыла или не заметила крошки печенья "Орео", засыпавшие лиф ее платья, которая носит громоздкие старомодные туфли и розовые поддерживающие чулки, но чьи глаза ярки и живы. Барбаре кажется, что это жесткие глаза. Практически яростные.

— Потому что я не понимаю этот мир. Иногда это сводит меня с ума, и я не шучу.

— Хорошо, а разве от написания стихов мир становится более понятным и менее безумным?

Барбара вспоминает о том, как изменилось лицо Ондовски в лифте и как рухнули все её представления о реальности, когда это произошло. Она думает о звездах на краю Вселенной, невидимых, но горящих. Горящих. И она смеётся.

— Нет! Менее понятным! Более безумным! Но в этом есть что-то такое... Не могу объяснить...

— Думаю, сможешь, — говорит старая поэтесса.

Ну, может быть. Немного.

— Иногда я пишу строчку... или несколько... иногда целый стих... и думаю: "Вот. Это у меня получилось". И это приносит удовлетворение. Это как, когда у тебя чешется посередине спины, и ты думаешь, что не сможешь дотянуться до нее, но потом можешь, едва-едва, и, о, Боже, это... это чувство облегчения...

Старая поэтесса говорит:

— Устранение зуда приносит облегчение. Верно?

— Да! — Барбара почти кричит. — Да! Или даже как с инфекцией, отёком, и тебе... тебе приходится...

— Тебе нужно выразить гной, — говорит Оливия. Она подергивает большим пальцем, как автостопщик. — Этому не учат в колледже, правда? Не учат. Идея того, что творческий импульс — это способ избавиться от яда... или своего рода творческая дефекация... нет. Этому не учат. Они не осмеливаются. Это слишком приземленно. Слишком обыденно. Озвучь мне строку, которую ты написала и которую всё еще любишь. Которая дала тебе чувство, что ты, наконец, избавилась от зуда.

Барбара задумывается. Она перестала нервничать. Она увлечена.

— Ну, в стихотворении, которое прислала вам профессор Харрис, есть строчка, которая мне до сих пор нравится: "This is the way birds stitch the sky closed at sunset" ("Так птицы сшивают небо на закате"). Она не идеальна, но...

Оливия поднимает руку, как регулировщик движения.

— В стихе, который я прочла, ты написала «how». "This is how birds stitch the sky closed at sunset".

Барбара поражена. Оливия точно процитировала строку, хотя стихотворения перед ней нет.

— Да. Профессор Харрис предложила замену «this is the way» на «this is how». Так что я изменила.

— Потому что ты подумала, что её версия строки лучше?

Барбара хочет сказать "да", но затем останавливается. Это похоже на вопрос-ловушку. Нет, это не так, эта женщина не задает таких вопросов (хотя, по мнению Барбары, Эмили Харрис могла бы). Но это может быть вопросом-тестом.

— Тогда я так думала, но...

— Но сейчас ты так не уверена. Знаешь почему?

Барбара размышляет и качает головой. Если это вопрос-тест, то она, видимо, только что провалила его.

— Может быть, потому что твой первоначальный вариант содержит слова, которые поддерживают ритм стиха? Может быть, «this is the way» качается и колеблется, а «this is how» лязгает, как мертвая клавиша на пианино?

— Это всего лишь одно слово... ну, два...

— Но в поэзии каждое слово важно, не так ли? И даже в свободной форме, особенно в свободной форме, ритм должен всегда присутствовать. Как биение сердца. Твоя версия — поэзия. Версия Эмили — это проза. Предлагала ли она тебе помощь в работе, Барбара?

— Наверное, в каком-то смысле. Она сказала, кажется, что если я не получу от вас ответа, то могу рассматривать ее как заинтересованную сторону.

— Да. Это Эмили, какой я ее знаю. Эмили во всей красе. У нее есть управленческие навыки. Она начнет с предложений, и в конечном итоге твои стихи станут ее стихами. В лучшем случае это будут совместные творения. Сейчас, выйдя на полупенсию, она хорошо справляется со своими обязанностями, просматривая образцы письменных работ для писательской мастерской, но как учитель или наставник она похожа на инструктора по вождению, который всегда в итоге перехватывает руль у ученика. Она не может этого избежать.

Барбара кусает губу, раздумывая, и решает рискнуть и пойти дальше.

— Вы не любите ее?

Настала очередь задуматься старой поэтессе. Наконец, она говорит:

— Мы — коллеги.

«Это не ответ», — думает Барбара. – «А может, именно он».

— Когда много лет назад я преподавала поэзию в колледже Белл, наши кабинеты соседствовали на факультете английского, и когда она оставляла свою дверь открытой, я иногда подслушивала ее студенческие конференции. Она никогда не повышала голос, но часто было... своеобразное давление. Большинство взрослых могут противостоять этому, но студенты, особенно те, которые стремятся угодить, — совсем другое дело. Тебе она понравилась?

— Показалась нормальной. Готовой поговорить с ребенком, который, по сути, нежданно явился. — Но Барбара думает о чае и о том, насколько он был отвратительным.

— Ах. А ты познакомилась с ее мужем, второй половиной их легендарной любовной пары?