Холодный Яр

– Ну, мама, теперь слово за вами.

– Погодите, детки, сейчас будет вам угощение… Господи, когда уже покой настанет? Одного убили[160], не дай Боже, еще кого из вас убьют, я не переживу…

Степан сидел на лежанке с довольным видом, поглаживая седую бороду[161], как будто думая: «Это уже, детки, вам виднее… Мне, старику, за вами не угнаться… На то я вас и учил за последние гроши… Распоряжайтесь, как знаете, лишь бы к лучшему – все села только на вас надеются».

Он встал и принес из клети несколько бутылок сливового самогона. Хозяйка начала подавать на стол. В хату зашла жена Петра, Ганна Эрестовна, и, поздоровавшись с нами, взялась помогать свекрови. Шестилетнюю дочь Лиду[162] передала мужу и та сразу же забралась ему на колени. Эта интеллигентная и очень милая женщина была немкой по отцу, полькой по матери, но выросла среди украинцев убежденной, преданной делу националисткой[163].

Тем временем Лида, которая откровенно изучала гостей, проведала, что я Зализняк, и смотрела на меня круглыми глазами. Потом развернула голову Петра в мою сторону.

– Папа, это Зализняк?

– Он самый, дочка.

– А чего он такой молодой?

– Отчего ж ему не быть молодым?

– А сколько ему лет было, когда он на Умань ходил?[164]

Этот вопрос, заданный совершенно серьезно, развеселил всех.

Петро поставил дочь на лавку.

– Это она «Кобзаря» начиталась с мамой. Ну-ка, Лида, вжарь нам что-нибудь из Шевченко!

– Ну тогда «Холодный Яр», хорошо?

– Замечательно.

Девочка, картинно жестикулируя, продекламировала стихотворение почти без ошибок, назвав только Нерона Мироном. Когда она грозным детским голоском закончила:

Он настанет, день веселый,Вас настигнет кара,И огонь повеет новыйХолодного Яра![165]

слушатели устроили ей бурную овацию.

После ужина вся компания отправилась на представление, которое давали в примыкавшей к Мельникам Медведовке. Проводили его в начальной школе, а гвоздем программы была постановка «Степного гостя»[166].

На входе стояли часовые с пулеметом; все мужчины в зале были вооружены. Вечер открывал хор, который славно исполнил украинский гимн. Затем ученики декламировали стихи. Маленький мальчик в казацкой одежде безукоризненно прочел «Суботов»[167].

В этот раз строки Шевченко звучали не так, как обычно: родовое село Богдана с его «церковью-гробницей» лежало в каких-то десяти километрах на восток. Именно поэтому во дворе поставили заряженный максим, повернув дуло в ту сторону, откуда могли явиться незваные гости…

Переночевали на устланном соломой земляном полу – одна интеллигентная девица отвела нам просторную комнату в своем доме.

Назавтра мы с Чорнотой вернулись в монастырь. Он собрал будущих милиционеров и поехал в Грушковку, а я, как и весь гарнизон, занялся приготовлениями к эвакуации. Пару дней спустя мы вывезли всё военное имущество, а потом ушли оттуда сами. Игуменья была счастлива – не то что некоторые монахини.

Все повстанцы, переодевшись в обычное крестьянское платье, рассредоточились по хуторам и селам. Округа приобрела вполне мирную наружность – мужики не ставили уже в хатах рядком винтовки и пулеметы и на улице с ними не красовались. Впрочем, обрезы, револьверы и гранаты носили и дальше – только скрыто. Популярны были обрезы из двустволок – удачная находка местного слесаря.

А вот на медведовской ярмарке оружием торговали по-старому. Продавали его жители отдаленных сел, холодноярцы лишь покупали. Советских денег никто не брал, а украинские гривны ценились высоко[168]. За пятьсот гривен я приобрел восемь дюжин патронов для своих кольта и парабеллума (в армии достать их стоило немалого труда), а за тысячу двести – еще и здоровенный маузер и к нему семьдесят патронов.

Большевики в наших краях почти не показывались. Один полк повел наступление на коцуровцев левым берегом Тясмина, но после неудачного боя вернулся в Черкассы. С юго-востока доносился иногда гул канонады. Красные прощупывали Чигирин со стороны степи.

III

Приближалась весна. Положение не менялось. Малочисленные отряды красных рыскали по селам на левом берегу Днепра, за Чигирином, у Черкасс и по ту сторону железной дороги в погоне за оружием и хлебом – но вяло и без особого успеха. Время от времени разносились слухи, что такое-то село дало «товарищам» по шапке и его оставили в покое.

О Холодном же Яре они как будто забыли. Обе «республики» – Чигиринская под анархическим флагом и наша под украинским – наслаждались покоем, межевали землю, отпускали крестьянам на постройку лес. Взаимная вражда не утихла, но фактически наступило перемирие.

Какой-то михайловский обыватель рассказывал в Мельниках, что видел, как повстанцы во главе с Чорнотой разгоняли рынок в Каменке, отбирая привезенные на продажу товары. Мужик не на шутку струхнул – ведь милиционеры встречали его в Холодном Яру – и даже сочинил небылицу о том, как насилу унес ноги от погони.