Холоп августейшего демократа

Машенька не дышала, он нашарил в темноте её руку и попы­тался нащупать на запястье бьющуюся жилку жизни. Рука была ещё тёплой, пульс не прощупывался. Поразительно, но он даже не испугался, всё произошло как-то слишком быстро, само со­бой. Он и не думал её убивать, да и как убить, когда он её любил, любил! Но когда он вдруг как-то дико, по-звериному осознал, что она с ним никуда не пойдёт, что-то лязгнуло у него внутри, какой- то невидимый засовчик, отворилась некая потайная дверца, и от­туда вылезло незнакомое и дикое существо, которое завладело им, принялось управлять и командовать. Она не будет ему при­надлежать. Еноху представилось, что это красивое и юное тело сладострастно изгибается в грязных лапах какого-нибудь холопа. Она улыбается такой милой и знакомой улыбкой. но кому-то другому, совсем не ему. Увесистый камень сам собой лёг в руку. А дальше как будто чёрная молния сверкнула в его в голове.

И вот всё, всё кончено, он спокоен, только по-дурацки коло­тится сердце, да слёзы обиды и жалости к себе душат его. Впер­вые в жизни ему так не повезло.

Вымыв в ручье руки и ополоснув лицо, Енох Минович осторож­но двинулся в своё, как ему казалось, вполне предсказуемое будущее.

29

Минула ночь полная бессоницы и ожиданий. Допотопный комендант благоухающим самоваром возвестил о приходе нового дня. Отчаёвничали. Генерал с головой ушёл в последние приго­товления к войне. Костоломский нервничал. А как здесь не нерв­ничать, когда Гопс уже третий раз не выходила на связь. Молчал и передатчик старшего группы, которую специально снарядили для обеспечения безопасности исполнения задания. Специаль­ная команда со спецконтейнерами дожидались в условленном месте, тоже нервничила и слала короткие сообщения. Драгоцен­ное время уходило, дело гусударственной важности находилось на грани срыва, да и самому оставаться в этой чулымской дыре становилось всё опаснее. После стычки с Воробейчиковым, со­всем нелепой, надо сказать, стычки, главный опричник державы чувствовал себя явно не в своей тарелке, да и как могла себя чув­ствовать ядовитая змея в армейском муравейнике?

Так уж устроена властная реальность, что за всесилием ру­ководителей державы, которому, как на первый взгляд кажется, повинуются даже звёзды, неизменно следует страх перед своими подданными. Властелин нашего Отечества просто обречён на бо­язнь своего народа, может, от этого как раз страха и заводится в душах всесильных пока неведомые науке бациллы, обращающие ещё недавно сильного и, казалось бы, волевого мужика в каприз­ное и загнанное существо, на которое без сочувствия и смотреть нельзя. И что поразительно — страх этот заразный и незаметно передаётся окружающим от чина к чину, от стола к столу, от ми­нистерства к министерству, от губернии к губернии, и так до са­мого что ни на есть властного низу. Вот и получается, что власть пуще всего боится народа, а если страх разъедает душу, о каких любви и уважении может идти речь? Вот так и живут власть и подданные, одна боясь и ненавидя, другие — презирая и свое­вольничая. Вы когда-нибуть слышали, чтобы народ наш власть хвалил, не по разнарядке, не от страху, а от чистого сердца? Не слышал этого и Костоломский. Он сидел, насупившись сычом, на комендантской веранде и тупо, невидящим взглядом смотрел на последние приготовления гарнизона, готовящегося выступить для ведения боевых действий в окрестных горах.

«Как же этой бестолочи Воробейчикову объяснить, что с вой­ной надо повременить? — размышлял главный опричник. — Нельзя лезть в горы без точного доклада моей группы о полной готовности. Всё-таки Гопс — сука, притом полная! Это она мне за что-то мстит, жилы тянет, ну погоди, сволочь! А что годить, что годить? Может, она до всего допёрла и преспокойно смылась из этих задрипанных гор? Лежит себе, лярва, где-нибудь у тё­плого моря, жопу греет! А что если и того горше, сдала она себя и задание, и боезаряды, и группу поддержки бандюкам, и сейчас придумывает финты, как бы из всего этого сухой вывернуться. Что-что, а сухой из воды она выходить мастерица...»

— Ваша Беспощадность! — прервал его невесёлые раздумья Ротозейчиков — вверенные мне войска приведены к ускоренно­му маршу и начали скрытное выдвижение в заданный район.

Опричник окончательно пришёл в себя и уставился на бра­вого вояку, затянутого в портупею и обвешанного полевыми не­обходимостями, как новогодняя ёлка.

— Как приведены в движение? — вскрикнул московский начальник, вскакивая со стула. — Кто разрешил? Генерал, вы, вы... — опричник закипел неподдельным гневом, инстинктивно одёргивая полы несуществующего пиджака. Со стороны это вы­глядело забавно: полнеющая фигура, затянутая в чёрный спецна­зовский комбинезон и так-то походила на большого стареющего пингвина, а непроизвольные движения рук на уровне бёдер до комичности дополняли это сходство.