Холоп-ополченец [Книга 1]

И вот в это время объявился наконец царь Дмитрий Иванович, которого так ждал Болотников. Кто он такой был на самом деле, никто не знал. Всем хотелось верить, что он «прирожонный» царь, сын Ивана Грозного, и все верили. Шел он, как и первый самозванец, от польской границы, и за ним опять шли польские войска, чтобы помочь ему сесть снова на московский престол. Все и думали, что это тот же Дмитрий, который воевал с Годуновым и был целый год царем на Москве.

Взять сразу Москву ему не удалось. Он разбил свой стан на этот раз в 20-ти верстах, в селе Тушине, и оттуда стал рассылать гонцов по всей русской земле, предлагая всем русским людям целовать ему крест и служить ему против его ворога Василия Шуйского.

«И вы, прирожонные русские люди, — писал он в своих грамотах, — разумейте, свет ли лутче или тьма, нам ли, прирожонному великому государю, царю и великому князю Дмитрию Ивановичу всея Руси, служити или изменнику нашему холопу Василию Шуйскому? Грех ли лутче творить или правду содевать?»

И, когда получались эти грамоты, большая часть русских городов и сел целовала крест Дмитрию Ивановичу, посылала ему ратников и собирала для него оброк, чтобы только освободиться от Шуйского.

Но вслед за тем в городах и селах появлялись воеводы и пристава из поляков и грабили, обирали и мучили русских людей.

И уже русские люди сами не знали, за кем им хуже жить — за Василием Шуйским или за Дмитрием Ивановичем?

Тушинский лагерь богател, а Россия разорялась.

Михайла пришел в лагерь, когда уже со всех концов государства стекались туда жалобы на притеснения приставов и ратных людей, поляков, а иногда и казаков.

«…Да слух до нас дошел, — писал царь Дмитрий в своих грамотах, — что вы, наши прирожонные люди, блюдетесь наших ратных литовских людей и казаков и от них насильства и убийства и грабежи, и вы б, прирожонные наши люди, отнюдь сумнения в сердцах своих никакого не держали, а были б вы надежны на милость божию и пречистой богородицы и чудотворца Николая, и наше царское великое мое к вам жалованье».

Но эти грамоты никого больше не успокаивали, и многие города уже вновь отпадали от Дмитрия Ивановича и отказывались платить ему оброк.

Но Михайла этого еще не знал. Он с огорченьем видел, что Дмитрий Иванович не похож на того мужицкого царя, про которого говорил Болотников, но он все еще надеялся, что это переменится, когда Дмитрий прогонит Шуйского и сядет на московский трон.

VI

Михайла долго сидел на крыльце перед пустынной улицей.

Ожидавшие в сенях царя разошлись, узнав, что приема больше не будет. Охота еще не собиралась. Должно быть, решил Михайла, государь будет раньше обедать.

Вдруг с другой стороны, не от Москвы, а со Смоленска, раздался лошадиный топот, гиканье, крики, и на улицу выскакал большой поезд на богато разубранных лошадях, в раззолоченных возках.

Передние сани остановились у той избы, куда раньше заезжали польские всадники в голубых плащах, и там сразу же началась суета. Забегали слуги между этой избой и домом Дмитрия Ивановича. Поспешно прошел туда же пан Рожинский.

Михайла встал с крыльца и пошел во двор, в Степкину горницу. Ему хотелось посидеть одному и хорошенько сообразить все, что он узнал с тех пор, как пришел сюда. Иван Исаича больше не было, чтоб его расспросить. Надо было своим умом жить.

Но как только он сел на лавку, облокотился на изголовье и пригрелся, — усталость взяла свое. Ночь-то он почти что не спал. И его сморил сон.

Проснулся он, когда уже смеркалось. Комната была полна каких-то незнакомых людей, должно быть, ляхов.

Они громко говорили между собой и раскладывали какие-то вещи, точно собирались устраиваться надолго.

Один подошел к Михайле, потряс его за плечо и что-то заговорил по-своему, все повторяя: «прентко, прентко». Михайла уже знал, что это значит «скоро». Должно быть, он приказывал Михайле поскорей выбираться. Михайла хотел объяснить, что горница не его, а царского сокольничего, показывал на покрытую клетку, где сидел сокол, хлопал по лавке и говорил как можно громче, чтоб понятней было: «Тут сокольничий живет царя Дмитрия Ивановича». Но поляки только хохотали, показывали ему, чтобы он забирал клетку и скорей уходил.

Наконец Михайла решил сбегать во дворец и предупредить Степку. Он накинул тулуп, схватил шапку и побежал, провожаемый хохотом поляков.

Итти с переднего крыльца он не решился, но он видел, что иногда Степка бегал туда со двора по соседней лесенке, по которой в первую ночь взбежала царицына паненка. Он нерешительно поднялся, вошел и очутился в просторной горнице. В ней никого не было. Он прошел ее и отворил еще какую-то дверь. Там сидело и ходило несколько нарядных паненок. Михайла совсем смутился и хотел было бежать назад, попробовать добраться через парадные сени. Но его уже заметили, и одна из паненок подошла к нему и спросила, должно быть, чего ему тут надо.

— Степу бы мне, — сказал Михайла нерешительно, — сокольничего царского.

— Степа? — повторила паненка. — За́раз, за́раз, пуйде попроше, — и, кивнув Михайле, она побежала куда-то в следующую дверь.