Холоп-ополченец [Книга 1]

Одного не знали туляки, что следом за Телятевским гонятся царские войска, и обложат они Тулу, как весь год перед тем держали в осаде Калугу. До сих пор хоть и много войска в Туле сидело, да все ж подвоз был. Мужики со всей округи хлеб и огородину везли, скот пригоняли, — благо Шаховской по-божески платил, не скаредничал. А вот как ни входа, ни выхода из города не станет, чем тогда кормить экую прорву народа?

Только что Болотников разместил казаков и мужиков в палатках и в землянках вдоль берега Упы, подошли остатки войска Телятевского — замученные, оголодавшие, многие раненые. Пришел с ними и сам Телятевский, мрачней тучи. За два дня стариком стал. Все за голову хватался, а не говорил, что с ним, — ранен, что ли, или заболел.

Болотников только головой качал, глядя на него.

────

Шуйский не шел, и в Туле стали думать, что, может, он повернул к Москве.

Шаховской послал разъезды, чтоб ему дали знать, если где покажутся царские войска.

На третий день к вечеру прискакал казак и поведал, что за семь верст от Тулы, у речки Вороньей, показался передовой отряд стрельцов и стал на ночлег на берегу реки.

Шаховской позвал Болотникова, Телятевского и княжича Петрушу и сказал, что незачем людей тратить. В Туле стены крепкие — лучше отсидеться, покуда Дмитрий Иванович придет, а то разобьет их Скопин-Шуйский, как Телятевского, тогда всему делу конец.

Телятевский все молчал. Болотников согласился. Он понимал, что после поражения Телятевского рисковать войском нельзя. Придет Дмитрий Иванович, а у них и войска нет. Очень не хотелось ему садиться в осаду, а коли нужно, что поделаешь. Бог даст, на этот раз не надолго. Со дня на день Шаховской Дмитрия Ивановича ждет. Трудней всего было уговорить Петра Федоровича. Не хотел он в осаде сидеть. Рвался в бой, да и Дмитрия Ивановича не очень ждал.

— На что он вам — дядька мой, — говорил он. Царевич был трезв и сердит. — Не идет, стало быть, трусу празднует. Ну и пес с ним. Я ведь не хуже его царской крови. Отец-то мой, Федор Иванович, тоже царем на Москве сидел. Его весь народ любил, тихий он был, милостивый, молельщик. По нему и меня почитать будут. А как я Шуйского расколочу, и того больше полюбят. Как сюда я шел, небось, стрельцы по городам врассыпную бежали. Пустите меня со Скопиным переведаться. Увидаете, какой я воин.

— Ладно, Петр Федорович, — отвечал ему Шаховской, — вот как поближе подойдут, ты вылазку и сделаешь. А покуда поучи малость своих казаков. Ишь они у тебя загуляли вовсе. В седле, чай, не усидят.

— Тут с вами святые божьи, и те сопьются, — с сердцем сказал царевич. — Поглядел бы ты на нас, как мы с Волги шли!

— Ладно, говорю — ближе подойдут, выходи, а покуда нельзя. Дай и болотниковской рати передохнуть после похода.

Болотников вернулся в свою стоянку сумрачный и сказал своим, чтоб ложились спать, вылазки не будет, не приказал Шаховской.

Михайла ушел в землянку, где он стоял со своими, кликнул Невежку и рассказал ему, на чем порешили воеводы.

— Это, стало быть, опять в осаде сидеть, может, полный год, — заворчал Невежка. — Ну нет, Михалка, терпенья моего не стало. Просил я тебя, как нас сюда Иван Исаич посылал, — пусти домой. Не пустил. Ну, а ноне я и просить не стану. Уйду.

— Да как уйдешь-то? — спросил Михалка. — Чай, не выпускают караульные из ворот.

— Почто из ворот? Я тут все места излазил. Речка Тулячка тут есть, в Упу текет, курица вброд перейдет. Караула там нет — так вброд на коне за стену и выедешь.

Михайла задумался.

— Погоди малость, Невежка, все одно рано, не спят еще в городе. Я скоро ворочусь.

Михайла пошел к казачьему стану, разыскал палатку Гаврилыча и вызвал его.

Молча привел его Михайла на берег Упы, сел у самой воды и его усадил.

— Слыхал, Гаврилыч, что наши воеводы затеяли — вновь за стенами отсиживаться. В Коломенском сидели, покуда нас что тараканов выкурили, в Калуге чуть что не год сидели и опять в Туле ладят сидеть. Этак мы все портки протрем. Не в чем и в Москву итти будет. Там вон, на Вороньей, стрельцы засели, казак говорит, лагерь разбили, ночь ночевать будут. Отсюда семь верст всего. Враз доедем. Одному-то мне с мужиками, пожалуй, не одолеть — у них пищали. А вот кабы вы — ну хоть сотня да нас полсотни. Мы б, как все полягут, выбрались бы — знаем мы тут ход — да на их, на сонных, и вдарили б. Расколотили б за милую душу. Они б наутек, а наутро наши, как прознают, всем войском за ими? А? Что скажешь?

— Там, гуторят, сам Скопин-Шуйский, — проговорил Гаврилыч. — Он Телятевского-то князя, чув, як разгромыв? До цього часу не опамятуется.

— Так ведь сонных, Гаврилыч. Смотри, ночь-то какая. Хоть глаз выколи. Мы коням травой копыта обмотаем, чтоб не услыхали. А зато самого Скопина разобьем. Любо?

— Чого ж не любо, як разобьемо.

— Так не хочешь? — нетерпеливо наступал на него Михайла. — Ну, когда так, одни мы, мужики, пойдем. Все одно, не удержать мне их. Не хотят в осаде сидеть. Разбегутся. Один конец: либо сена клок, либо вилы в бок. Прощай, лихом не поминай.

Михайла вскочил, но Гаврилыч придержал его за полу.

— Пидожди ты. Не думав я, що ты такий прыткий.