Холоп-ополченец [Книга 1]

Глаза на лоб лезут, ревет, руками машет, точно зовет. Михайла уж хотел было броситься, шагнул, да слышит — земля под ним подается. Он скорей назад отскочил. Оглянулся, а по дороге, следом за ним, из Котлов идет деревенское стадо. И какое стадо! — десятка полтора коровенок тощих, ребра видать, да овец, может, тоже десятка три, не больше, — ни телят, ни ягненочка. Глядеть не на что. А сзади пастух идет, старик, на высокую палку опирается, и подпасков двое, парнишек молодых. Собак и нет вовсе.

Михайла пошел назад, навстречу к старику, поклонился ему и заговорил:

— Дед, а дед, гляди, что это у вас? Там вон. Видишь? Человек, не человек, кричит чего-то, а чего — не понять.

Старик остановился, перенял палку в левую руку, приложил ко лбу заскорузлую черную ладонь, вгляделся, потом махнул рукой и сказал, точно рад даже был:

— Вот, вот! Так с ими со всеми будет! Не доржит их русская земля!

— Да кто ж то? — спросил Михайла.

— Да лях же! — проговорил старик. — Видно, с тех, что вечор у нас останное позабирали. — Старик погрозил кулаком в сторону кричащей головы. — Думают, так им господь и попустит вконец нас извести. Не будет того! Ишь, земля под ими расступаться стала! Тут надо знать места. А они дуро́м валят, их трясина и затягиват. На конях ведь они были. Скачут, сам чорт им не брат! А ноне, гляди, — где он, конь-то? Ухи одни торчат. Так и с им будет, с ляхом! Девки, видать, в кусты за валежником вечор пошли, а он, поди, сатана, отстал да за ими и подался. Так девки — те тропки знают, а он, вишь, прямиком. Тут его господь и настиг!

Михайла с ужасом посмотрел на несчастного ляха. Теперь трясина подходила ему под самые плечи. Он уж и человечий голос потерял. Волком выл.

— Так с ими со всеми будет! — сказал старик.

— А может, веревку ему кинуть? — нерешительно проговорил Михайла. — Ишь, мучается как! Гляди, глазы вовсе повылазили.

— Да ты что, малый! — строго обернулся к нему старик. — Аль против божьей воли итти надумал? Лях ведь он, нехристь! — сказываю я. Русскую землю зорит. Всех их господь расточит! Ни единого на нашей земле не останется!.. Иди, куда шел. Не твоя то̀ забота. У нас озорничал, пущай же у нас его и земля заглонет.

Михайла молча повернулся и пошел своей дорогой. Долго еще в ушах у него звучал хриплый вой ляха, а когда он оглядывался, он видел высокого пастуха, медленно бредшего, опираясь на палку, за своим жалким низкорослым стадом.

«Да что ж это с русской землей сталось?» думал Михайла.

Вышел он из дому воли себе добывать. Пришел к Болотникову, и тот ему растолковал, что не один он воли ищет, весь народ русский в кабале, для всех нужно волю добывать. С той поры сколько времени прошло! Сам Болотников за волю голову сложил, а про волю все не слыхать. Да и не в том одном беда. С того времени народу, видать, еще лише стало. В корень разоряется русская земля. Не одни бояре крестьян в кабалу забирают и дышать не дают. Еще из-за рубежа вороги налетели, ляхи проклятые, весь народ зорят! Что только дальше будет?

Надо все-таки первым делом до Дмитрия Иваныча добраться. Недаром Иван Исаич на него всю надежду полагал. Может статься, не поспел еще он. Такое дело тоже враз не сделаешь — весь народ из кабалы вызволить. Дмитрий Иваныч, верно, и не знает, что тем временем ляхи его народ обижают. Как только Михайла дойдет до него, так он все ему и откроет. Скажет, с чем его Иван Исаич послал.

И Михайла зашагал еще быстрее.

От Нижних Котлов, коли прямо на полночь итти, тут скоро и стены московские будут, а малость на восход — Симонов монастырь. Только в Москву-то не хотел Михайла заходить, покуда не узнает, кто там сидит. Решил сторонкой обойти, разузнать раньше, где ж теперь Дмитрий Иваныч, — пришел или нет?

Шел-шел, солнце уж высоко поднялось, ветряки стали попадаться. У одного мельник на завалинке сидел.

Подошел Михайла, спрашивает:

— Это какое село, дядя?

— Семеновское. А ты отколь?

— Издалека я. А что, не слыхал ты, дядя, царь Дмитрий Иваныч с войском не проходил тут?

— Как не слыхать. Промеж людей живем. Не в темном лесу. Сам не видал, врать не хочу. А люди сказывали, за Семеновским шел, по Можайской дороге, на Москву. Войска у него видимо-невидимо. И ляхи со своими воеводами. И казачьи полки с атаманами, и мужицкая рать, что от Ивашки Болотникова осталась. Холопы де все его руку тянут. Он де им волю сулит.

Михайла облегченно перевел дух.

— А в город-то вошел он, Дмитрий Иваныч? — спросил он. — В Москву самую?

— Не-ет, — протянул мельник. — На Москве-то Василий Иваныч сидит. Не пущает. Бились они тут летом, в самые пажинки, сказывали, близко Ходынки. Ну, ни один не одолел. Василий-то царь хотел Дмитрия Иваныча прочь отогнать. Сперва было царские воеводы больно наседать стали, а там и сдали, те их вспять погнали, до самых стен догнали. Еле в ворота заскочили да и заперлись вновь.

— Ну, а Дмитрий Иваныч?

— Дмитрий Иваныч в Тушине лагерем стал. Хочет де измором Москву взять. Чтоб московские люди с поклоном до его пришли.

— Ну, а московские люди как? — не отставал Михайла.