Холоп-ополченец [Книга 1]

— А я почем знаю! — рассердился вдруг мельник. — Я, чай, не в Москве живу. Чего ты ко мне пристал? Что да как? Проваливай-ка лучше. Не люблю я. Иной придет, расскажет, что видал, с таким и поговорить лестно. А ты, знай, спрошаешь. А из каких сам — не сказываешь.

— Я-то сам из холопов, — примирительно проговорил Михайла.

— Беглый, стало быть, — проворчал мельник.

— Вот мы за Дмитрием Иванычем и идем, — продолжал, не ответив, Михайла. — Сказывали, как на царство сядет Дмитрий Иваныч, так тотчас указ даст, чтобы всем холопам вольными стать.

— Ишь ты, — недоверчиво пробормотал мельник. — Ты лучше к Дмитрию Иванычу к самому в лагерь проберись, да там и разузнай, нечем по дорогам шататься да встречных спрашивать. Другой тебе такого наскажет — не любо, не слушай. Молод ты, парень, видать, — закончил он, смягчившись. — Смекалки-то и нехватает. Ну, иди с богом. В Тушине, сказываю, твой Дмитрий Иваныч стоит. Туда и норови. До́темна придешь… Заголодал, поди?

Мельник вынес большой ломоть хлеба и пару луковиц. Михайла поел, запил квасом — тоже мельник дал — и пошел дорогой, какую он указал.

В селе Семеновском его даже не окликнул никто — уж привыкли мужики, что через село все время брели неведомые люди — благо Михайла не норовил стащить или выклянчить чего.

За селом шла большая Можайская дорога, и по ней медленно ехал отряд воинов на конях, в таких же железных шишаках и панцырях, как на том ляхе, что загряз в трясине под Нижними Котлами.

«Надо быть, ляхи, — подумал Михайла. — А не черные вовсе. Увидали. Пропадать мне, видно».

Наудачу он попробовал, не останавливаясь и не глядя на поляков, пересечь большую дорогу, как наказывал мельник. Сворачивать по дороге на Москву ему не надо было.

Поляки даже не окликнули его.

— Пронес господь, — пробормотал он про себя с облегчением, — видно, они караулят, чтоб на Москву не проехал кто, хлеба бы не провез.

«А там чего это?» подумал он, подходя к небольшой деревеньке, через которую лежал его путь. За околицей в поле была сложена большая каменная печь. Около нее стояло несколько подвод с кулями муки, навалены были кучи хвороста и поленьев, а на козлах положены были доски, вроде длинных столов.

Перед устьем печи толпилось несколько баб с деревянными лопатами и прохаживались два долгоусых воина в красных шароварах, высоких барашковых шапках и с казацкими саблями на боку.

Когда Михайла поравнялся с печью, одна из баб засунула в печь лопату, вытащила оттуда большой боханок хлеба и положила его с краю на стол. Следом за ней подошла вторая и выволокла другой боханок.

«Впервой вижу, что бабы хлеб в поле пекут», подумал Михайла.

— Дядя, — обратился он к одному из казаков. — Чего ж баб на поле согнали хлеб печь?

— А тоби яка справа? — хмуро проворчал казак. — Геть, куда шов, поки не зачапають.

Михайла повернулся, махнул рукой и вошел в деревенскую околицу.

У первой избы старуха, сидя на завалинке, клевала носом, а белоголовый карапуз в пыли у ее ног тягал за хвост пищавшего рыжего котенка.

— Бабка! — окликнул ее Михайла.

Старуха подняла голову и поглядела на Михайлу выцветшими слезящимися глазами.

— Ты чего, сынок? Плохо я слышать стала. Минька! — взглянула она на внука. — Брось котенка. Исцарапает он тебя.

Белобрысый пузырь поднял на бабку большие синие глаза, а котенок быстро прыгнул в сторону и взобрался на плетень. Карапуз открыл рот и сразу же залился голосистым ревом.

— Нишкни, Минька, — проговорила старуха, — мотри, дядя тебя тотчас ляхам отдаст.

Мальчишка на минуту испуганно замолк, а Михайла сейчас же спросил:

— А много у вас тут ляхов, бабынька?

— Ох, и не говори, сынок! Видно, последние времена пришли. И ляхи, и казаки, и невесть какие люди. Житья не стало православному народушку.

— А с чего у вас там за околицей бабы хлеб пекут? Аль печей в избах не стало?

— Как печам не быть, кормилец. Да, вишь, малы стали. Для царя Дмитрия Иваныча хлеба не напечь. Спокон века под Москвой живем, — ворчливо бормотала старуха, — и царей великих видеть сподобились, а такого не видывали. Чай, у царя свои поварни, там царские повара про его обиход и хлебы пекут, и пиво варят, и меды сытят. Николи того не бывало, чтоб баб выгоняли на царя хлебы печь. А вон в Вершинине, слыхать, пиво варят на его ж.

В эту минуту из ворот избы вышел немолодой мужик в пестрядинной рубахе, с веселым курносым лицом.

— Зря ты бога гневишь, матушка, — сказал он старухе. — Тебе б за царя, за Дмитрия Иваныча, век бога молить. Только и свет увидали, как он пришел. Чай, не забыла, каково нам за боярином за нашим жить-то было. Всех почитай похолопил, кабальные понаписал и не выкупишься. А ноне, как Дмитрий Иваныч пришел, в Тушине стал, — обратился он к Михайле, — мы, как прослышали, всей деревней на поклон пошли. Он тотчас до нас двух приставов прислал, — видал, может, за околицей — казаки, — велел на его хлебы печь да холсты про его обиход поставлять, а кабальные все порешил. За им мы теперь, за государем. А боярин наш на Москве, у Василья царя сидит и до нас не касается.