Маяковский Владимир

Хорошо !

Владимир Маяковский

"Хорошо!"

Поэма

Октябрьская поэма.

1 Время

вещь необычайно длинная,были времена прошли былинные. Ни былин, ни эпосов, ни эпопей. Телеграммой лети,

строфа! Воспаленной губой припади и попей из реки

по имени - "Факт". Это время гудит телеграфной струной, это

сердце с правдой вдвоем. Это было с бойцами, или страной, или

в сердце

было

в моем. Я хожу,

чтобы, с этою

книгой побыв, из квартирного

мирка шел опять

на плечах

пулеметной пальбы, как штыком,

строкой

просверкав. Чтоб из книги,

через радость глаз, от свидетеля счастливого,в мускулы усталые лилась строящая и бунтующая сила. Этот день воспевать никого не наймем. Мы распнем карандаш на листе, чтобы шелест страниц, как шелест знамен, надо лбами годов шелестел.

2

"Кончайте войну! Довольно! Будет! В этом голодном году невмоготу. Врали:

"народа свобода,

вперед,

эпоха, заря..."и зря. Где

земля,

и где

закон,

чтобы землю

выдать

к лету? Нету! Что же

дают за февраль, за работу, за то, что с фронтов не бежишь? Шиш. На шее

кучей Гучковы, черти, министры, Родзянки... Мать их за ноги! Власть

к богатым рыло воротит чего подчиняться ей?!. Бей!!" То громом, то шепотом этот ропот сползал

из Керенской тюрьмы-решета. в деревни шел по травам и тропам, в заводах сталью зубов скрежетал. Чужие

партии бросали швырком. - На что им сбор болтунов дался?! И отдавали большевикам гроши,

и силы, и голоса. До самой мужичьей земляной башки докатывалась слава, лилась и слыла, что есть за мужиков какие-то "большаки" - у-у-у!

Сила!

3 Царям

дворец

построил Растрелли. Цари рождались, жили, старели. Дворец

не думал о вертлявом постреле, не гадал, что в кровати, царицам вверенной, раскинется какой-то присяжный поверенный. От орлов, от власти, одеял и кружевца голова

просяжного поверенного кружится. Забывши

и классы и партии, идет

на дежурную речь. Глаза

у него бонапартьи и цвета

защитного френч. Слова и слова. Огнесловая лава. Болтает

сорокой радостной. Он сам

опьянен своею славой пьяней,

чем сорокаградусной. Слушайте, пока не устанете, как щебечет иной адъютантик: "Такие случаи были он едет

в автомобиле. Узнавши,

кто и который, толпа

распрягла моторы! Взамен

лошадиной силы сама

на руках носила!" В аплодисментном плеске премьер

проплывет над Невским. и дамы,

и дети-пузанчики кидают

цветы и розанчики. Если ж

с безработы загрустится, сам

себя

уверенно и быстро назначает

то военным, то юстиции, то каким-нибудь еще министром. И вновь

возвращается, сказанув, ворочать дела и вертеть казну. Подмахивает подписи достойно и старательно. "Аграрные? Беспорядки?

Ряд? Пошлите,

этот,

как его,

карательный отряд! Ленин?

Большевики?

Арестуйте и выловите! Что?

Не дают?

Не слышу без очков. Кстати...

об его превосходительстве...

Корнилове... Нельзя ли

сговориться

сюда

казачков?!. Их величество?

Знаю.

Ну да!.. И руку жал.

Какая ерунда! Императора?

На воду?

И черную корку? При чем тут Совет?

Приказываю

туда, в Лондон,

к королю Георгу". Пришит к истории,

пронумерован

и скреплен, и его

рисуют

и Бродский и Репин.

4

Петербургские окна.

Синё и темно. Город

сном

и покоем скован. НО не спит

мадам Кускова. Любовь

и страсть вернулись к старушке. Кровать

и мечты

розоватит восток. Ее волос

пожелтелые стружки причудливо

склеил

слезливый восторг. С чего это

девушка

сохнет и вянет? Молчит...

но чувство,

видать, велико. Ее утешает

усатая няня, видавшая виды,

Пе Эн Милюков. "Не спится, няня...

Здесь так душно... Открой окно

да сядь ко мне". - Кускова,

что с тобой?

"Мне скушно... Поговорим о старине".

- О чем, Кускова?

Я,

бывало, хранила

в памяти

немало старинных былей,

небылиц и про царей

и про цариц. И я б,

с моим умишком хилым,короновала б

Михаила. чем брать

династию

чужую... Да ты

не слушаешь меня?!"Ах, няня, няня,

я тоскую. Мне тошно, милая моя. Я плакать,

я рыдать готова..." - Господь помилуй

и спаси... Чего ты хочешь?

Попроси. Чтобы тебе

на нас

не дуться, дадим свобод

и конституций... Дай

окроплю

речей водою горящий бунт...

"Я не больна. Я...

знаешь, няня...

влюблена..." - Дитя мое,

господь с тобою!И Милюков

ее

с мольбой крестил

профессорской рукой. - Оставь, Кускова,

в наши лета любить

задаром

смысла нету."Я влюблена".

шептала

снова в ушко

профессору

она. - Сердечный друг,

ты нездорова."Оставь меня,

я влюблена". - Кускова,

нервы,

полечись ты..."Ах няня,

он такой речистый... Ах, няня-няня!

няня!

Ах! Его же ж

носят на руках А как поет он

про свободу... Я с ним хочу,

не с ним,

так в воду". Старушка

тычется в подушку, и только слышно:

" Саша!

Душка!" Смахнувши

слезы

рукавом, взревел усатый нянь:

-В кого? Да говори ты нараспашку!"В Керенского..."

-В какого?

В Сашку?И от признания

такого лицо

расплылось

Милюкова. От счастия

профессор ожил: - Ну, это что ж

одно и то же! При Николае

и при Саше мы сохраним доходы наши.Быть может,

на брегах Невы подобных

дам

видали вы?

5

Звякая

шпорами

довоенной выковки, аксельбантами

увешанные до пупов, говорили

адъютант

(в "Селекте" на Лиговке) и штанс-капитан

Попов. "Господин адъютант,

не возражайте,

не дам,скажите,

чего еще

поджидаем мы? Россию

жиды

продают жидам, и кадровое

офицерство

уже под жидами! Вы, конешно,

профессор,