Хоспис

Батя, ну как нам всем не быть ворами, когда само время наше – воровское? Век-вор, он крадет лозунги и призывы у будущего. У прошлого – честь и славу его крадет. Я плыл в своем времени, это было мое личное море, вы с матерью меня в нем родили, ну я и поплыл, водички соленой наглотался, да, зато плавать научился! И ни одна акула, бать, ну просто ни одна меня не тяпнула за задницу! И башку мне не откусила! Потому что я ловко плыл. Я плыл в моем веке, в моем чертовом океане, и думал заносчиво: что же я завтра-то украду у тебя, век, а? Подскажи! Много в тебе, век, барахла всякого. Много и сокровищ. Мне-то, конечно, сокровища подавай! Губа у меня не дура! Разъелся я на чужих харчах. А ведь иногда и голодал… голодал…

И что? И ничего. Я повторял, как частушку или расхожий анекдот: крадите и делитесь, крадите и делитесь! – а сам ни с кем не делился награбленным. Что было мое, то было только мое. И ничье больше! Да, жадный я был. А когда воры уличные, ушлые, велели мне скраденное класть в общак, ну да, я в общак все положил, но понял: нет, так жить не буду. Это равенство, даже среди воров, обрыдло мне! Человек не равен человеку. Все – разные! Вот я, я же такой особый, особенный. Я – амулет, талисман. Сам у себя талисман. Сам себе помогаю, сам себе и лечоба, и молитва. Значит, у кого почетней-то всего красть? Ага! Догадался!

Да, батя, да. У себя самого.

Так и я: стал красть себя у себя самого. И свои косточки грызть. И сам с собой делиться.

И закрутилась вокруг меня жизнь веретеном – моя? не моя? сто разных жизней! одна другой краше! одна другой позорнее и подлее! – и задыхался я, и чужие жизни меня завертели, видишь, бать, до чего довертели, ослаб я, крал, крал себя и себя растерял, и не нашел себя, да и не найду уже, да и плевать, ох как плевать!

Батя! Разве можно в мире изменить что-нибудь? Каков он есть, таков он есть. И себя я не изменю. Все это враки: работай над собой, и будет счастье тебе! К чёрту эту работу! Не хочу ни к кому приспосабливаться. Ни ко времени. Ни к себе. Свобода, вот моя вера! Пусть лучше мое время ко мне приспосабливается!

Время. А что такое время? Вот я живу на свете. Один раз живу, между прочим. Скоро помирать. И я его, времени, только кусочек и увидал. Украл. И любуюсь. Да недолго мне любоваться. Камешек этот драгоценный в пальцах вертеть. Да и не баба я, чтобы над камешками ахать. У меня под черепушкой мозги, и они думают, и вот я, хоть и дурак, да осознал, что такое время. И я в нем, козявка. Червяк. Ползу. А чтобы не было так страшно, время это несчастное всячески под себя приспособил: на части поделил, именами всякими обозвал, какие-то кусочки его охаял и даже в грязь втоптал, какие-то превознес и увенчал, – так ведь если время нас использует, как матерьял, то и время для нас – матерьял! раскроим и не охнем! И новый скорняк, поумнее, хорошую шубу сошьет!

Ты думаешь, у времени нет души?! Нет мозгов?! Еще как есть! Бать, это чудище. Страшное оно. Если бы жить без времени! Где-нибудь подстеречь бы его – да пришить. Скобу под ребро, и все дела. Ну да, да: ты сейчас мне еще про религию расскажи! Про Господа Бога! Вот ты всю жизнь работал врачом. Да, все хвалили тебя! Я в детстве завидовал тебе. И даже ненавидел тебя за это. За то, что ты такой хороший. Матвей Филиппыч, спасибо вам, уж такое спасибо, жизнь моему сыночку спасли! моей матери жизнь вернули! ах, какой вы душка! ах, какой пупсик! ах, ах! вот вам цветочки! вот вам тортик, конфеточки, а денежку не хотите ли в конвертике?! вот вам и денежка! уж такое спасибо! Меня просто коробило от этих восхвалений. От этих сладких соплей! Я готов был тебя убить. Да! да! убить! Не ужасайся. Это естественное желание человека. Убить, уничтожить того, кто тебя обижает. А ты меня очень обижал. Страшно. Тем, что ты был такой хороший весь, насквозь, а я был рядом такой плохой. Уличный воришка. Связался с ворами. И на дверь глядел. Убежать.

Батя, я никогда тебя не видел ни перед какой иконой. И ни в какой там храм ты не ходил. Никакой хомут на шею не надел: ни Христа, ни Яхве, ни Аллаха. А ведь мог! Мог, когда стал стариться. Человек стареет, и ему нужны костыли. В виде поклонения кому-то. Ну, чтобы себя чувствовать не старым, а дитем. Чтобы обнять кого-то, кто старше, сильнее и добрее, ласковей, прижаться к нему и выплакать ему в жилетку все, что не выплакал людям.

Дух Святой! Вот скажи, разве он слетает к людям? Хоть раз этот самый Святой Дух мне помог? Когда я в море тонул? когда… в Мехико… бродил… между развалин…

А, чёрт! Чёрт! Беру свои слова обратно! Так ведь он-то мне, видать, и помог! И там меня в живых оставил, и сям! И тут вытащил меня за волосы из смерти, и еще вот тут! Ах, как же я ему, Духу тому Святому, должен быть благодарен! Расстилаться должен перед ним ковриком. Под ноги ему ложиться. А вот я не ложусь! Ишь я, тварь неблагодарная! А почему я, спросишь, такой? А потому что знаю: никакой это не Дух твой Святой, а это просто я сам. Сам! Сам спасся. Сам вынырнул. Все сделал себе сам!