Хоспис

Всегда? А если рядом с тобой в лодке сидит девчонка, и трясется от страха, что утонет, не доплывет? Обними ее за плечо, притисни к себе. Пожалей. А если тебе на снежной улице танцует попрошайка, копеечку просит? Так ты что, ей эту копейку не дашь? Ее – не пожалеешь? Себя не жалей, а другого – жалей. Вот так, наверное.

Я шел и кашлял все сильнее, иногда мне надо было к чему-нибудь прислониться, когда я кашлял, потому что однажды я закашлялся и упал, так вывернуло меня наизнанку. Легкие хотели наружу вылезть, кровь текла по губам. Я ее плевал. На снегу лежал и кашлял. И какой-то человек нашелся из толпы, подбежал ко мне, поднял меня и даже отряхнул мне от снега куртку. Громко это сказано, куртка. Она истрепалась до нитки. Дыры одни. А на теле рубаха вся превратилась в дырья; эх, где моя милая свалка, думал я с жалостью, где моя кормилица и поилица, мой дом моделей и моя теплая печка, все бы я на тебе нашел, и обувку и одежку!

Один только человек, один, бать. А все толпа как шла мимо, так и шла.

И я отдышался после кашля и опять своей дорогой пошел.

Шел и повторял себе: Марк, ты дойдешь, дойдешь, ты придешь домой, домой.

А пока я шел, знаешь, я думал. Мыслишки в башке шевелились, как черви. Такие, знаешь, вредные мыслишки. Я и сейчас об этом обо всем думаю. Бать, ну вот я вор. Я же несчастный вор. Вор, он только прикидывается счастливым. Несчастнее вора нет человека. Он так и живет с этим выжженным на спине тавром: ВОР. Вот я, к примеру. Я когда-то впервые обворовал человека. Да, мне хотелось! И я сделал то, что мне хотелось. Ну, то есть, исполнил я свое желание. И что? Оно меня не оставляло, желание это. Разрасталось во мне, ветвилось. Я на поводу у него шел. Вор, он ворует сначала деньги. Вот я украл деньги у людей. Ну украл и украл! С кем не бывает! Все мы грешны. Назови хоть одного человека, который не крал! Ткни в него пальцем! Все – крадут. Только молчат про это! А стыдно потому что!

Вот я у элитной шлюхи украшения стащил. Икону в церкви стащил! И не охнул. Что, плохой я? Конечно, плохой. Но та баба за те украшения – в койке с нелюбимым мужиком корячилась! Его презирала, плевала в него мысленно! Дрянь баба. Значит, и цацки эти ее – тоже дрянь! Украсть их и продать – может, святое дело!

Но, бать, я-то ведь дальше пошел. Глубже. Я украл у человека его достижения. Его работы. Он за них кровью заплатил, ночами бессонными, сердцем. Душу в них вложил. Жизнь. Выходит так, я украл – его жизнь. Ну, я Славку имею в виду, ты понял?

Стал жить я этой сворованной жизнью. Все присвоил, что другой сотворил, и радуюсь! Радуюсь?! Ну это я уже загнул. Батя, тебе не понять, как я терзался! Дико мучился. Ночью проснусь, зубами скрежещу. Себя кулаком в грудь бью: я вор, вор!

Зачем только я сделался вором! Зачем! Зачем!

Я себя оправдывал. Я даже любовался собой! Вот, я человека спас! я добро сделал… И тут же коварненько, хитренько помышлял: мало своровал! а какую чужую, роскошную жизнь мог бы слямзить! Эка, своровал только картины! Жизнь художничка невзрачного, людьми и Богом забытого – своровал! А мог бы украсть жизнь посущественней. Ну, какая потяжелее весит. А кого? Человека в Кремле? Да, хотя бы. Его, да. Человека в Кремле. Человек в Кремле, эта да, вот это – кража. Украсть такую судьбу! А что, может, кто покрепче меня и крадет. Да будет ему счастье, пройдохе.

Убьют, двойника состряпают! А может, свяжут, кляп в рот, и – на севера, навеки в "ПОЛЯРНУЮ ЧАЙКУ"! А на его место – подсадную утку! А что, я бы справился. Я справился бы с любой ролью, бать! Вор, да не актер! Конечно, актер. И еще какой! Охрененный. Смоктуновский, Том Круз и Брюс Уиллис отдыхают. Кем угодно могу прикинуться! Вот я, когда меня вилами, как ужа, прижали, стал обвинять в воровстве – мною обворованного. Я кричал: Славка, гаденыш, предатель, это ты все у меня, у гения, украл! Все картины! И так я прикинулся мало того что гением, так я ж еще прикинулся пострадавшим. И плакал натуральными слезами! И гневался настоящим гневом! И все, все верили мне. А потому что я лицедей-то хороший оказался. Даже сам не ожидал. Эх, русская сцена, бать, много потеряла. Но все, финиш. Кончен бал, погасли свечи. И в тюрьме моей темно. Такого кашлюна не возьмут во МХАТ, хоть режиссера золотом обсыпь.

Я кричал человеку в лицо: предатель! – а сам, за углом, его предавал. Вопил ему: ты вор! – а сам тащил с его стола к себе в мешок его еду, его питье, его царские сокровища и нищую деньгу. Как я набрался такой наглости? Как посмел? А вот посмел же.