Хождение по звукам 2.0. 33 истории о популярной музыке: от The Beatles до Билли Айлиш

А ещё очень показательно, что протестное творчество Майи и многих её единомышленников звучит именно так, а не иначе. Вспомним, как звучал политический протест, скажем, в середине прошлого века – он был акустическим, настоянным на фолке, и это логично, потому что сущность его была как раз антибуржуазной, рабоче-крестьянской, с противопоставлением всего сельского, честного, натурального ужасному миру капитала. Но нынешний протест другой, его носители – это, скажем, африканская беднота с автоматами Калашникова наперевес. И его звуковой образ, соответственно, тоже полностью отличается. «Все эти люди типа Боно или Джона Леннона, они говорили – дайте миру шанс, – утверждала Майя в одном из интервью, вспоминая, разумеется, прежде всего ленноновскую «Give Peace a Chance». – Но я не уверена, что я верю в мир». И да, никакого мира в её записях нет, одна лишь, как говорят в новостных телесюжетах, эскалация конфликта.

Стиль, в котором выполнен третий альбом Майи, часто обозначают как индустриальный хип-хоп – что ж, когда первый же сингл с него оказывается построен на семпле из отчаянно некоммерческой американской синтпанк-группы с говорящим названием Suicide, это в самом деле о чём-то да говорит. Если в диске «Kala» певица по-партизански исследовала музыку народов мира, задействуя нигерийских рэперов, оркестровки из болливудских фильмов, бразильский карнавал и гудящие австралийские инструменты диджериду, то здесь сплошняком идёт всамделишный музыкальный арт-обстрел. При этом всем нравится – запись оказалась на тот момент самой успешной в дискографии артистки и принесла ей кучу денег и наград. Единственное, что по горячим следам критиковали, это конспирологические теории Майи – о том, например, что Google и Facebook шпионят за пользователями и передают кучу информации американским спецслужбам. Это уж совсем наивно, говорили ей – и действительно, чем-то напоминает выкладки наших отечественных конспирологов, правда? Вот только прошло совсем немного времени, и были опубликованы показания Эдварда Сноудена, из которых стало понятно, что в общем-то многое из того, о чём пела Майя, в той или иной степени соответствует действительности. Разумеется, певица не удержалась от нескольких победоносных твитов, а потом сдружилась и с другим опальным мировым разоблачителем, Джулианом Ассанжем, и даже навещала его в эквадорском посольстве, где он жил в самоизоляции на протяжении нескольких лет.

Тогда Майю Арулпрагасам стали обвинять в другом – в непоследовательности. Мол, сначала она хвасталась, что её отец воевал за Тигров Освобождения Тамил-Илама, а потом, когда получше узнала, кто это такие, стала говорить, что нет, не воевал, а, наоборот, был противником их методов. А ещё она вроде бы вся такая антиистеблишмент – но при этом её мама вообще-то в Англии много лет зарабатывала тем, что шила одежду для королевского двора (это, кстати, чистая правда – и музыка самой Майи тоже порой напоминает пёстрый коллаж, словно бы вышитый мелким бисером). Ну и наконец, главная, вечная, неизбывная тема: хорошо петь про сирых и убогих, когда сама живёшь в особняке в Беверли-Хиллз и когда у тебя ребёнок от богатенького наследничка! А надо сказать, что отец ребёнка Майи не кто-нибудь, а сын Эдгара Бронфмана, бывшего топ-менеджера Warner Brothers. Кстати, первые родовые схватки она почувствовала на сцене, выступая с огромным животом на церемонии «Грэмми» вместе с Канье Уэстом, Джей Зи и другими.

Будем откровенны: некоторые из этих обвинений в адрес певицы более валидны, некоторые менее, но в целом последовательность, наверное, и впрямь не принадлежит к числу её сильных качеств. Майя живёт настоящим, буквально текущим моментом – она ведь сначала училась на режиссёра, но снимать фильмы оказалось слишком долгим процессом, требующим усидчивости и погружённости; в итоге сперва она перевелась на графический дизайн, позволяющий за один вечер создать интересную работу, а потом освоила и музыку на драм-машине Roland TR-505. Каждый момент жизни для неё самоценен, сегодня она говорит одно, а завтра скажет другое – и не будет чувствовать никакой неловкости, потому что, во-первых, вообще не замечена в подобных чувствах, а во-вторых, потому что в самом деле не интересуется тем, что было вчера. Всё, ребята, вчера закончилось – и какое это тогда имеет значение?

Интересно, это личная особенность госпожи Матханги Арулпрагасам, она же Майя? Или это, например, свойство того самого третьего мира, полномочным представителем которого она является? Известно же, например, что в индийской классической музыке (в отличие от европейской) нет понятия законченного произведения, фиксированной формы – музыка жива только тогда, когда она исполняется, и никто и в мыслях не может допустить возможности переслушивания того, что было сыграно позавчера или год назад. Может быть, это не свойство личности, а более широкая культурная, даже ментальная примета?