Хозяйка Мельцер-хауса

– А что с твоей рукой, Гумберт? Отрезало пальцы? Случайный выстрел? Ранение навылет?

Гумберт чувствовал себя довольно нелепо в кругу большого количества тяжелораненых. Да, его ранил сквозной выстрел. Врач был прекрасным человеком и спас его руку. Воспаление почти прошло, он даже мог двигать большим пальцем и мизинцем.

– Лучше, чем ничего, – рассудительно сказал Густав. – Так ты сможешь, по крайней мере, нести одну тарелку или одно блюдо.

– Конечно… мне страшно повезло.

– А ты когда-нибудь писал на виллу? Письма пересылаются через Красный Крест, и хотя идут они целую вечность, все-таки доходят. Три недели тому назад я послал открытку своей Августе.

Густав необычно много болтал, что показалось Гумберту странным, потому что это было совсем не в его стиле. Возможно, его изменило осознание того, что, спасшись от смерти после ранения, он обрел вторую жизнь. Гумберту стало не по себе, шум и жужжание в ушах усилились, и он закрыл глаза. Перед ним вздымались темно-зеленые волны – может быть, поле с молодым зерном, луг, а может быть, и океан…

– Ты что, устал? – услышал он голос Густава. – Я хочу опять… Потом получу протез, как сказал доктор. Тогда буду ходить, как раньше. Только красивее… Ха-ха-ха!

Гумберт почувствовал, как Густав резко поднялся с постели, услышал стук его деревянных костылей, а затем погрузился в голубое прозрачное море, на поверхности которого отражалось солнце.

В последующие дни Густав регулярно навещал его, садился к нему на постель и болтал о всякой всячине. О парке на вилле, за которым его дед уже не может ухаживать один, о свой Августе и о Максле, которого видел только раз, в прошлом году, когда был в отпуске, о том, что он чертовски тоскует по дому, как и все здесь.

– Если нам повезет, Гумберт, – тихо сказал он, надеясь, что на соседних кроватях не услышат его. – Если Бог с нами… обмен инвалидами… Ты слышал об этом? Представители Красного Креста и воюющих сторон ведут переговоры, выясняют цифры, а затем выбирают тех, кто вернется на родину. Естественно, только тяжелораненые. Только самые тяжелые случаи…

Гумберт улыбнулся, как будто нашел это известие многообещающим. На самом деле ему совсем не хотелось возвращаться на родину. Что ему там искать? Родителей уже не было, сестра ничего не хотела о нем знать. По сути, у него была только Фанни Брунненмайер, она была единственным человеком, к кому он хотел бы вернуться. Только он был уже не таким, как раньше, и больше не годился на роль дворецкого. И не столько из-за руки, сколько из-за постоянного гула и шума в ушах. Ему нужен был океан, тишина голубых вод, которая спасала от ужасных снов. Ему нравилась и светловолосая строгая медсестра, хотя та не всегда была приветлива с ним. Несколько раз она злилась на него, когда он забирался под одеяло, и утверждала, что никакой бомбардировки не было:

– Fini avec ḉa! Il n`y pas de bombardement!

Ему было стыдно перед ней, но что бы она ни говорила, он-то совершенно отчетливо слышал и даже чувствовал, как разрываются гранаты.

Прошла неделя, а потом она сказала что-то, что его очень напугало.

– Il faut se dire adieu, mon petit…

– Pourquoi? Почему мы должны проститься?

Она улыбнулась и замолчала, глядя на него.

– Тебе чертовски везет! – с завистью сказал Густав. – Ну да, и вдобавок ко всему ты, похоже, в фаворе у Сюзанны. Через две недели ты уже будешь дома. Черт побери! И это при том, что у тебя на руке всего-то царапина.

26

– Бввв… Ба… Бввв… Баба… Бабаба… Бввв…

Додо, пища от удовольствия, выпустила большой слюнявый пузырь. Лео стоял в манеже, одной рукой он держался за деревянные перила, а второй бил по ним жестяным солдатиком.

– Па… па… – терпеливо сказал Пауль. – Скажи «папа», моя малышка.

– Бввв… Пффф… Бафффа…

– Папа… скажи пап…

Додо радостно ерзала у него на колене, предвкушая, что папа поиграет с ней в скачущего всадника. Лео запулил оловянного солдатика в белую стену и бодро крикнул:

– Соса! Соса!

Он имел в виду Розу Кникбайн, няню. Пауль поднял его, посадил на другое колено и резво пустился в галоп, стараясь не потерять своих отпрысков в лихой скачке. Как только он остановился, Лео начал плакать, в то время как Додо с сияющим лицом смотрела на него.

– Мама! – выговорила она. – Мама, мама, бввввава…

Он вздохнул. За такое короткое время ему вряд ли удастся научить своих любимых детей говорить «папа», но то, что его назвали «мама», было, в конце концов, комплиментом.

– Ох ты боже мой, господин Мельцер, – проговорила Роза Кникбайн, заглянувшая в дверь. – Я их еще не перепеленала, я как раз собиралась разбудить их и подготовить к завтраку.

Пауль посмотрел на свои сухие штанины и понял, что ему повезло. Он отдал близнецов Розе и пошел в коридор, чтобы пройти в комнату Китти. На его тихий стук никто не откликнулся – и он осмелился осторожно нажать на ручку двери. В комнате было сумрачно. Мари, сидевшая в кресле рядом с кроватью Китти, подняла голову.

– Это ты, – нежно прошептала она.

Он подошел ближе и поцеловал ее в щеку. Она выглядела усталой, под глазами у нее были темные круги.

– Как она?