Хозяйка Мельцер-хауса

Он стянул через голову рубашку и начал расстегивать брюки. Как же он все-таки торопился. Элизабет дрожала от томительного ожидания. Она медленно начала расстегивать крючки на платье, которые, как назло, были на спине. Обычно ей помогала в этом Йордан, у той были ловкие пальцы, но вот у нее самой…

– Постель можно было бы и свежую застелить.

Она прервала свое занятие и посмотрела на супружескую кровать, на которую она в тусклом свете совершенно не обратила внимания. Ее волосы встали дыбом. Кровать была просто приглажена, в то время как на подушке лежало сложенное ночное одеяние ее свекрови. Рядом с ней расположилась старомодная мужская ночная рубашка, давно нуждающаяся в стирке, под кроватью стояла пара серых войлочных тапочек, а рядом с ними белый эмалированный ночной горшок.

Родственнички пробрались и в их супружеское ложе! Элизабет ощутила такое отвращение, что даже отвернулась.

– Где хочешь, – поспешно сказала она. – Но только не здесь. Не на простынях, на которых лежали твои родители.

Он тоже скривил лицо, но потом сказал, что она не должна так себя вести.

– В конце концов, это твоя вина. Почему ты съехала с квартиры? Понятно, почему родители выбрали эту комнату вместо гостевой.

– Мне все равно, что делают твои родители, но я не лягу в эту кровать. Ни за что.

Ей показалось, что тон ее голоса стал слишком резким, но она больше не могла держать себя в руках. Как он мог требовать это от нее? Неужели у него вообще нет никаких чувств? Или он так измучен войной, что ему все равно – спать со своей женой на только что застеленной супружеской постели или на навозной куче?

– Прекрати орать, черт возьми. Пусть Герти поскорее застелет постель! – сердито потребовал он и снова застегнул брюки.

– Герти! – окликнул он уже в салоне. – Что это за свинство? Принеси свежее постельное белье – и немедленно!

Пальцы Элизабет почти онемели, она просто не могла снова застегнуть крючки на спине. Она слышала, как Герти пожаловалась: свежего постельного белья нет. Второй комплект был в стирке, но прачка не забрала его.

– Почему не забрала? – нахмурился Клаус.

– Я думаю… – прошептала Герти, а затем остановилась.

– Что ты думаешь? Ну говори же, я тебя не съем.

– Я думаю, что ей не заплатили. Вот она и отказалась. Потому что это было уже в третий раз.

– А что, больше постельного белья нет? Как такое возможно?

– Я… я не знаю, милостивый государь.

Элизабет поняла, что родственнички похозяйничали в квартире. О боже, как она могла быть такой наивной! Они продали ее скатерти и постельное белье. А куда делся маленький симпатичный комод, который стоял в спальне? А где инкрустированный письменный стол, который был в салоне?

Она распахнула дверь и уставилась на то место, где он стоял. На обоях осталась лишь тонкая серая полоска, повторяющая его контуры. Взглянув на горку, она поняла, что мейсенский сервиз – свадебный подарок ее сестры Китти – тоже исчез.

– Ты даже не дала моим родителям денег на прачку? – сердито встретил ее Клаус. – Они жили здесь, как нищие. И это то уважение, которое заслужил я и моя семья?

Теперь ее голова была ясной, а пульс удивительно спокойным. Больше никаких разговоров о страстных желаниях. Она была не кем-нибудь. Она была урожденной Мельцер, и она не позволит обращаться с ней как с какой-нибудь прислугой.

– Твои родители тут хорошо поработали. Серебро, мейсенский сервиз, мой инкрустированный письменный стол – и это лишь часть тех вещей, которые они продали без моего ведома!

На мгновение он замер, явно не ожидая этого. И даже если он был страшно зол, то никак не показал этого.

– Это не твои, а наши вещи, – возразил он. – Очень жаль, что мои родители были вынуждены их продать. Я отправлял каждый месяц кучу денег, интересно, что ты с ними делала!

Это была невероятная наглость. Денег, которые он присылал, едва хватало на аренду, все остальное, даже вещи, которые она отправляла ему, она оплачивала из денег своих родителей.

– Лучше скажи мне, Клаус, что ты делаешь со своими деньгами! – выпалила она. – Они идут на алименты? Для Августы?

Каким же безобразным стало его такое симпатичное лицо, когда его исказили ужас и ярость.

– О чем ты говоришь? – угрожающе прошипел он. – В чем ты меня обвиняешь?

Она была почти уверена в правдивости своего предположения: испуг в его глазах говорил сам за себя.

– Ты отец дочери Августы! Это знают все на вилле. И эта шлюха имела наглость сделать меня крестной матерью своего ребенка и дать мое имя твоей незаконнорожденной дочери!

Если она надеялась, что он сейчас будет стоять перед ней, как пойманный на месте преступления грешник, то она ошиблась.

– Прошу тебя, Элизабет! Подобные вещи случаются постоянно. Как ты думаешь, у меня к Августе были какие-нибудь чувства? Она же горничная – боже ты мой! И, наконец, это произошло еще до нашей свадьбы.