Она носила его по квартире, неловко ухватив поперек живота, укладывала к себе на колени и чесала под шейкой, а хозяин тянул голову и издавал хриплый клекот, отдаленно напоминающий мурлыканье. Он не выпускал когтей даже тогда, когда она повязывала ему бантик на шею или пыталась запихнуть в игрушечную коляску, чтобы поиграть в дочки-матери. Терпел. Был снисходителен. Один раз только сорвался, оставил кучу на подушке. И всё.
Всякий вечер Дарька пыталась утащить хозяина к себе и устроить спать в ногах, но Катя эти попытки пресекала и гнала кота в коридор. Он без возражений уходил, Дарька дулась, начинала:
– Ну ма-а-амочка, ну пожа-а-алуйста!
– Даша, это негигиенично!
– Гигиенично, гигиенично! Ты же спишь с папой, и тебе ночью не страшно! А мне стра-ашно!
– И смех и грех, – с улыбкой пересказывала Катя мужу. – Может, пусть у нее спит? Хоть орать перестанет.
– Нет! – отвечал Сергей холодно.
Это было настоящее «нет». Мужское. Железобетонное.
Сергей, хоть виду не подавал, был немного обижен на дочку, что она, выбирая между папой и котом, приняла сторону кота. Дарька про папино «нет» все прекрасно знала, но каждый вечер все равно канючила. Ерунда, будто надежда умирает последней. Надежда вообще не умирает.