Хозяин

Эффективность пропаганды, несомненно, повышал тот факт, что репрессиям 1936–1938 гг. целенаправленно придавался характер своеобразной антибюрократической революции. Советская элита в относительных величинах пострадала от террора этого периода в большей мере, чем другие слои населения. Более того, именно репрессии против коммунистов-руководителей сопровождались самыми значительными и шумными пропагандистскими акциями. Уничтожая чиновников, власти перекладывали на них всю ответственность за тяготы жизни, насилие и злоупотребления. Измученным людям указывали на врага, повинного в их страданиях, создавали иллюзию продолжения революции, борьбы простого народа против новых угнетателей. На больших московских процессах, подробные стенограммы которых печатались в газетах, смутные «признания» в «шпионско-террористической деятельности» дополнялись вполне понятными миллионам советских граждан обвинениями в организации взрывов на шахтах, уносивших десятки жизней рабочих, в создании перебоев в снабжении, заставлявших людей ночами дежурить в очередях за буханкой хлеба, в сознательном срыве планов строительства жилья и т. д.

Выдвинув на февральско-мартовском пленуме 1937 г. лозунг «правоты маленького человека» («простые люди оказываются иногда куда ближе к истине, чем некоторые высокие учреждения»)[834], Сталин периодически посылал сигналы о решимости центра «защитить» народ от произвола переродившихся чиновников. 14 мая 1937 г. Политбюро по фактам избиения колхозников местными руководителями в отдельных районах Курской области приняло предложение прокурора СССР А. Я. Вышинского: применять «по делам об избиениях колхозников или издевательствах над ними в качестве меры наказания лишение свободы […] Опубликовать в местной печати приговоры по наиболее крупным делам, связанным с избиением колхозников и издевательствами над ними»[835]

. В продолжение этой линии 10 июня 1937 г. Политбюро рассмотрело дело руководителей Ширяевского района Одесской области, обвиняемых в издевательствах над колхозниками. Прокуратуре СССР было поручено командировать в Ширяевский район следователя по важнейшим делам и провести следствие в десятидневный срок. Дело заслушать на месте выездной сессией Верховного Суда Украины в открытом процессе. Приговор опубликовать в печати, как в местной, так и в центральной[836]. Особый, секретный пункт этого постановления предусматривал приговорить всех виновных по делу к лишению свободы на сроки от 3 до 10 лет тюрьмы

[837]. Эти решения можно считать прологом организации массовых процессов над местными руководителями, одним из главных мотивов которых, как уже говорилось, было обличение произвола чиновников, главным образом районного уровня.

Хотя большинство обвинений против осужденных функционеров представляла собой грубую фальшивку, было бы неправильным забывать, что почти все они на самом деле были исполнителями преступлений большевистского режима. В памяти людей были живы ужасы коллективизации и «раскулачивания», реквизиций хлеба в умирающих от голода деревнях, повседневное насилие и жестокость. По этой причине аресты чиновников, членов партии и активистов зачастую воспринимались как заслуженная кара. Скорее всего, многие думали так, как крестьянка М. Д. Мальцева. Пережившая трагедию «раскулачивания» и ссылки, и в конце 1980-х годов в возрасте 65 лет она заявила в интервью: «Ведь сколько народ пережил в то время, но никогда не было слышно, чтобы ругали Сталина, только на местное руководство были обиды, только его ругали. Из-за них мы все страдали, а сколько погибло людей неизвестно за что. Не знаю, может, я не права, но скажу, что в 1938 г. многих забрали, так, может, это наши слезы им отлились, значит, было за что их брать, я так думаю»[838]

.

Важным фактором, влиявшим на осознание происходившего, был, как обычно, избирательный характер террора. Жизнь многих и в эти трагические годы складывалась достаточно благополучно. Они работали, были молоды и по-своему счастливы. «Так ли было нам страшно жить, как кажется сейчас, когда читаешь идущую бурным потоком антисталинскую литературу, мемуары, воспоминания, документы? […] Как ни странно — нет. Мы родились уже в клетке, а рожденные в неволе, как известно, не замечают ее, полагая решетку естественным, нормальным атрибутом своего существования. И в этом заключалось наше […] счастье, как не кощунственно произносить это слово в таком контексте», — так объяснял мироощущения молодого поколения 1930-х годов писатель В. Кондратьев[839]. Схожим образом воспринимал свою молодость А. Солженицын: «Ведь воронки ходили ночью, а мы были — эти, дневные, со знаменами. Откуда нам знать и почему думать об арестах? Что сменили всех областных вождей — так это для нас было решительно все равно. Посадили двух-трех профессоров, так мы ж с ними на танцы не ходили, а экзамены еще легче будет сдавать. Мы, двадцатилетние, шагали в колонне ровесников Октября, и, как ровесников, нас ждало самое светлое будущее»[840].