Хранители смерти. Замурованная тайна

– Как же, помню, – тут же ответил Соболев. – Иван Алексеевич. Работали вместе. Он потом ведущим инженером стал, а я подался по профсоюзной линии. А что такое? Почему вы о нем спрашиваете? Он что, преступил закон?

– Насколько мне известно – нет. На данный момент его нет в живых. Скончался в Париже в две тысячи двадцатом. Онкология.

Соболев нахлобучил на глаза свои седые брови, повозил пальцами по столешнице.

– Вот как, – произнес он. – Нет, значит, больше Вани… Жаль.

Предупреждая его дальнейшие вопросы, Гуров решил не делать паузу:

– Игорь Валентинович, сейчас мы расследуем одно запутанное дело. Возможно, Трифонов сыграл там свою роль. Мне бы хотелось узнать о нем как можно больше.

– А вы с его дочерью разговаривали? – поднял голову Соболев. – Она-то, наверное, еще жива.

– Жива и здорова. Она живет в Париже, связаться с ней крайне затруднительно.

– Получается, забрала к себе папку, – улыбнулся Соболев. – Умница. Эх, Ваня, Ваня… Ну что же вам рассказать?

– Да все, что помните, – разрешил Гуров.

– Помню я действительно все, – произнес Соболев. – Слишком хорошая память, особенно на лица. Это ведь в молодости хорошо, если все помнишь. А в моем возрасте хотелось бы кое о чем и забыть.

Начинали мы вместе, это правда. Я пришел сюда позже его на месяц или два. Ваня уже служил технологом. Подружились. Вместе в столовку бегали, вместе отчеты по ночам писали. Через год я ударился в общественную работу – и понеслась. Кем только я не был. И комсоргом, и парторгом, потом заведовал профкомом. Дослужился до генерального.

А Ваня всей этой суеты не понимал. Работал как проклятый. Но все равно мы общались много лет. Конечно, такой легкости между нами уже не было, но я к нему хорошо относился. Помню, когда у него родилась дочь, мы пустили конверт по отделам, чтобы набрать ему на коляску и кроватку. Каждый хоть по рублю, но положил.

– Вы были знакомы с его женой?

– Видел ее на каком-то концерте. У нас большой актовый зал, до сих пор на праздники артистов приглашаем. Вот и тогда приезжали. Многие пришли на концерт с родственниками по пригласительным билетам. Ваня как раз пришел с женой. Познакомил нас, перебросились парой слов. Очень красивая женщина. И дочь, наверное, в маму.

– Игорь Валентинович, а Трифонов когда-нибудь выезжал за рубеж?

Соболев отрицательно покачал головой:

– Ему было нельзя. Второй уровень допуска к секретным материалам. Делегации из социалистических стран приезжали, это да. Мы им экскурсии проводили. Могли они и к Ване заглянуть, но только не на производство. Ваня всегда просил меня: «Не тащи ты их ко мне! О чем нам говорить?» Стеснялся, злился. Но я все равно таскал, потому что нам сверху приказывали непременно выгуливать иностранцев по главному корпусу.

Ваня вообще был человеком непубличным. Однажды приказали ему присутствовать на каком-то съезде в Колонном зале Дома союзов. Он очень не хотел туда идти. Но пришлось. В итоге опозорился. Выпил на банкете, стал падать, да еще у всех на глазах. Нашелся кто-то, отвез его домой на такси. Историю можно было бы замять, но вместе с Ваней от нашего предприятия на съезд послали одного неприятного типа. Вроде бы передовик производства, а стучал на всех, как по расписанию. Вот он-то и шепнул кому-то. Ваню тут же на ковер. Никогда не забуду, как жалко он выглядел. Я был на его стороне, просил за него, ручался. В общем, выиграли мы. Лишили Ваню квартальной премии и влепили строгий выговор. Плохо, конечно, что деньгами наказали, ведь Ваня и без этого получал не так много. Это еще обошлось, а то могли бы и из партии исключить.

– Это было до того, как Трифонов женился?

– Кажется, сразу после свадьбы. А какое это имеет значение?

«Огромное, – мысленно ответил ему Гуров. – Величайшее даже».

– Так мы и работали, – продолжал Соболев. – Встречались, здоровались. Постоянно пересекались. Он для меня так и остался хорошим товарищем. Это сейчас слово «товарищ» стало ругательным, а раньше мы гордились, если нас так называли. Это было как звание. То-ва-рищ. Вслушайтесь. Сильное слово, твердое. Все будет, все получится! – Он помолчал и вздохнул. – М-да.

Гуров был с ним согласен. Соболев был харизматичным, в нем чувствовались основательность, надежность. К тому же он легко делился своими воспоминаниями, не пинал нынешние реалии, не ругал свою страну, и, главное, его не уносило в политику. Все вместе создавало приятное впечатление о Соболеве как о человеке и, конечно, как о товарище.