Христианство и атеизм. Дискуссия в письмах

В присоединении и неприсоединении есть, вероятно, свои, хотя и противоположные, гордыни — гордыня того, что за мною — сонм, и гордыня того, что плевать мне на всякие сонмы. «Для того, чтобы быть человеком, у меня есть твердая опора». — «Для того, чтобы быть человеком — обойдусь и без всяких подставок». — «Но с верой легче жить, имейте, в конце концов, высшее благоразумие». — «Умейте жить и без веры, имейте, в конце концов, высшее мужество». — «А вот, Достоевский говорит…» — «Ну, мало ли чего говорит Достоевский. Он — так, а я — по-другому». — «Так вы что, умнее его хотите быть?» — «Конечно. Более идиотского желания, чем быть глупее кого бы то ни было, по-моему, нельзя и придумать. Да для этого и желания никакого не нужно». — «Так не будете же умней». — «Да не в том же, чёрт возьми, дело: будем умными, насколько станет наших, конечно ограниченных силёнок. Но без каких-либо других насильственных ограничений сверху — независимо от того, доберусь ли до этого предела или нет».

В последнем счёте, вера в непорочное зачатие, объясняется, видимо, довольно простой психологической схемой. Вот-де м(арксизм) — л(енинизм) отверг непорочное зачатие, и вот-де к чему м(арксизм) — л(енинизм) привёл — так давайте же верить в непорочное зачатие. Порой эта схема упрощается и до того, что-де — вот, было отвергнуто непорочное зачатие и получились всякие неприятности — поэтому непорочное зачатие необходимо для порядочной жизни. Но верно ли это? Нужно ли? Разумно ли? Не столько ли же, сколь и противоположная дилемма: вот, верили тысячу лет в непорочное зачатие — и ничего это не предотвратило. Может быть, корень зла как раз в этом и есть, что чересчур привыкли верить — а при привычке подстановка нолика вместо крестика является уже мало существенной деталью.

Есть и ещё одно, возможно, играющее роль, обстоятельство. Нолик не называет себя верой, а громко именуется научным мировоззрением. Посему — долой науку, и да здравствует вера! Но вольно же вам, дуракам, верить тому, что говорит о себе нолик. Оно, конечно, страшно, не веря ни в чём остальном, вдруг незыблемо поверить в такую саморекламу — но не секрет и то, что человеческое мышление, самые глубокие, подспудные его истоки — алогичны. А когда на такой алогичной базе уже построена сложная, в ряде деталей разработанная система, имеющая множество связей с другими, вполне очевидными сторонами реального мира, то очень трудно от неё отказаться. И потом ствол у дерева баньян сгнивает, оно прекрасно продолжает держаться на выпущенных лжекорнях. Этим деревом баньян я и закончу свой импровизированный экскурс, хотя чувствую, что не исчерпал и сотой доли этой удивительной и полной глубокого смысла темы.

15.7.73

К. А. Любарский

Письмо Г. С. Подъяпольскому (от 02.09.1973)

Из письма жене:

***

Я, как ты знаешь, атеистичен до мозга костей, как и ты, Гриша. Всегда был, а здесь в лагере моё неприятие религии и церковности ещё усилилось — по многим причинам, о которых позже. Но атеизм и антицерковность лишь тогда действенны, когда поняты теизм и церковность. В этом сложном механизме действительно надо разобраться, а твой анализ мне во многом представляется неудовлетворительным. Неудовлетворительность его в попытке логического анализа проблемы. Вера же по природе враждебна логике. Знаменитая фраза Тертуллиана — «верую, ибо абсурдно» так часто приводится для насмешки над верой. Дескать, какой глупый Тертуллиан — абсурдно, а он верит! А между тем, в фразе — смысл глубочайший. Ибо когда не

абсурдно, когда можно доказать, мне нет необходимости верить. Я не верю в закон всемирного тяготения, а знаю, что он существует. Вера появляется там, где я не знаю и не узнаю принципиально, она покрывает области, разуму недоступные. Область, объятая разумом, может быть уподоблена прожекторному пятну света. Это пятно быстро расширяется (хотя бы в результате научной деятельности), но область мрака — притом бесконечная — будет существовать всегда, ибо мир бесконечен (и не в вульгарно-геометрическом смысле). Но человек живёт во всём этом бесконечном мире, он не может ограничиться световым пятном, он встречается и с мраком. И чтобы адекватно реагировать на него, он должен для себя иметь какую-то модель этого мрака, этого непознанного, модель — заменитель знания. И такую модель он строит — это диктует ему инстинкт познания, выросший из ориентировочного инстинкта животных, как любовь выросла из полового инстинкта. По мере расширения светового пятна эта модель-заменитель замещается знанием, но не может исчезнуть совсем. Отсюда вечность и неистребимость веры — веры вообще, не только, христианской и даже не только религиозной (должен оговориться, что функцию моделирования мрака разделяют с верой философия и искусство — недаром они столь часто бывают насквозь религиозны). Поэтому, кстати, неверен твой тезис о различии религиозной и политической вер. Если отбросить эмоции, то их генезис одинаков, хотя сроки существования несоизмеримы.