Христианство. Настоящее

Далее, в основе спора «юридистов» и «органистов» – разное понимание ключевого новозаветного слова δικαίωσις, того самого «оправдания». Понимание юридистов основано на метафоре суда. Человек виновен, но его провозглашают невиновным благодаря тому, что Христос понес за него наказание.

Другая школа переводит его как «наделение праведностью», основываясь на метафоре патроната: человек сам по себе праведности лишен, но Бог как патрон наделяет его этим свойством, благодаря тому, что Христос искупил его на свободу и сделал своим клиентом.

Ту самую цитату из Послания к Римлянам я предлагаю переводить так: «Все они согрешили и лишились славы Божьей, но их искупил Христос Иисус – и так наделил их праведностью. Такой дар получили они по Его благодати». Впрочем, и это лишь одно из возможных пониманий, оригинал неизмеримо глубже и сложнее любого из возможных переводов.

Казалось бы, какая разница, как описать это самое спасение? Но две метафоры (нам приходится сильно упрощать) соответствуют двум достаточно различным пониманиям церкви. Первая, судебная, представляет верующего индивидуумом, сосредоточенным на собственном покаянии, а вторая, связанная с патронатом, скорее говорит об общине, действующей по поручению своего патрона – Христа. Конечно, понятно, что все это голые схемы, что каждая из них описывает лишь одну сторону некоей реальности, которая неизмеримо сложнее, но важно понимать, что именно лежит в основе наших представлений и действий.

А в основе любой «принципиальной схемы церкви» и конкретной церковной практики непременно обнаружится тот или иной набор богословских представлений. Например, есть еще и такое понимание церкви (без патроната, суда и вообще какого бы то ни было спасения): церковь состоит из профессиональных священнослужителей, оказывающих населению ритуальные услуги в обмен на пожертвования. Если искать для нее метафору в Писании, это будет разве что торгующие в храме. Зато именно эта схема комфортна и понятна всем участникам процесса, она снимает неудобные вопросы и позволяет ничего никому не менять (или хотя бы делать вид, что ничего не меняется), и, видимо, поэтому она так популярна.

Вот уже четверть века идет разговор о возможности и даже необходимости богослужения на современном русском языке, вполне бессмысленный и беспощадный. Полупонятный язык богослужения, в котором каждый слышит что-то свое и домысливает остальное (мы обсуждали эту проблему в 15-й главе). Но когда мы услышим полноценное богослужение на русском, мы убедимся, что проблема вовсе не в аористе и не в дательном самостоятельном, которые отсутствуют в современном русском языке.

В огромной степени эта непонятность возникает от того, что богословие нашего богослужения появилось в поздней Античности и средневековой Византии и было изложено языком средневековой Византии для средневековых византийцев. Этот язык прекрасен, но невозможно ожидать, что он будет полностью понятен и актуален для людей двадцать первого века, даже если полностью заменить слова и грамматические формы на современные. Тут, вероятно, придется заменять и некоторые ключевые метафоры… да и не только их. И что казалось прямым и непосредственным выражением, иной раз может быть понято сегодня только метафорически.

Вот всего лишь один пример. «Сказав сие, Он поднялся в глазах их, и облако взяло Его из вида их» – так описывает Вознесение Христа книга Деяний (1:9). Видимо, люди Античности и Средневековья понимали это «облако» в основном буквально, сегодня мы, не раз летавшие через облака на самолетах, воспринимаем его как метафору. Но только ли облако здесь метафорично? Разве само представление о том, что Христос поднимается на небо, где садится одесную от Отца, – не развернутая метафора? Иными словами, было ли Вознесение физическим перемещением Христа с поверхности земли, и если да, куда именно Он переместился? Едва ли мы можем ответить на эти вопросы с той же степенью уверенности, с какой на них отвечали тысячу лет назад.

Более того, в 1-м Послании Фессалоникийцам мы читаем о Втором пришествии: «Когда архангельский голос и труба Божья бросят клич и Сам Господь сойдет с небес, сначала воскреснут те, кто умер во Христе, а потом и мы, кто останется в живых, будем подняты в воздух на облаках навстречу Господу, и так мы насовсем соединимся с Господом» (4:16–17, перевод мой). То есть тем, кто к этому моменту будет жив, предстоит подняться на небо никаким иным способом, как на облаках, – для нас очевидная метафора. Вряд ли мы ожидаем, что при пришествии Христа будем подняты в верхние слои атмосферы… А можем ли мы выразить эту веру иными словами?

Ведь даже в Символе веры Христос сначала назван метафорически «светом от света» и лишь затем «Богом истинным от Бога истинна» – метафора идет впереди определения именно потому, что такие вещи удобнее описывать метафорами.