Христианство. Три тысячи лет

Если не считать фурора, произведенного заявлением о контрацепции, ничто в жизни Церкви не носило столь разрушительного характера, как изменения в публичных богослужениях. Они стали проявлением желания собора привлечь внимание священнослужителей к проблеме активного участия в обрядах, которые должны были заключаться не только в пении гимнов. Осуществляя похвальное намерение привлечь всех верующих к литургическому действу, Рим показал свое до тупости упорное пристрастие к централизации. Буквально в одночасье тридентский обряд Мессы был запрещен (с тщательно оговоренными исключениями), его латинский аналог почти повсюду использовался в переводах на местные языки. Благословение святого причастия, которое так долго служило утешением многим (см. с. 448), повсеместно осуждалось священниками в попытке убедить мирян сосредоточиться на Мессе, поэтому в обширных регионах католического мира оно попросту исчезло. Украшения алтаря после Тридентского собора стали настолько обильными в церквах, что их признали избыточными, приняв решение поставить проводящего Мессу священника лицом к пастве: следовательно, священник должен был стоять за алтарем, который ранее крепился к стене со скульптурами и росписью и таким образом предназначался для обращения в другом направлении. Множество столов, зачастую дешевых по виду, если не по стоимости, появилось в исторических зданиях церкви, в то же время акцент, сделанный на проведение конгрегационной Мессы за единственным главным алтарем привел к тому, что целая вселенная боковых алтарей оказалась заброшенной и запыленной.

Музыкальная революция

Вместе с Мессой на местных языках началась революция в музыке. Католичество начала ХХ века стало свидетелем взрыва энергии, направленной на надлежащее и почтительное исполнение древних хоральных напевов церкви. Подготовка, проводимая с такой тщательностью, оказалась столь же избыточной, как и барочные алтари, когда от конгрегаций потребовали исполнять музыкальные произведения на родном языке. Священники, совершенно не подготовленные к обучению своей паствы музыке, теперь были вынуждены, зачастую вопреки собственной интуиции, навязывать музыкальный язык, прежде едва ли существовавший в католичестве, при полном отсутствии местного католического репертуара. В одночасье повсюду, кроме немногих цитаделей, где исполнялась традиционная музыка (и папской Сикстинской капеллы), акустическая гитара стала диктовать музыкальный стиль в католичестве – столь же внезапно и повсеместно, как Женевская Псалтирь распространилась по реформатской Англии. Не только хорал, но и все католическое музыкальное наследие, имеющее отношение к Мессе, было оттеснено на литургические фланги, и теперь такую музыку англикане исполняли чаще и увереннее, нежели католики.[1887]

Хотя обиженными оказались не только консерваторы от теологии, вызывающее, отчасти тайное исполнение старинной Мессы и ее музыки стало катализатором медленно копившейся ярости в среде католиков-традиционалистов, кое-где даже привело к расколу. Другие же, в том числе Йозеф Ратцингер, назначенный в 1977 году архиепископом Мюнхенским, брат одного из самых известных музыкантов в немецком католичестве, служащего в Регенсбургском соборе, предпочли проглотить обиду и затаиться в ожидании благоприятного момента.[1888]

Католики, протестанты и освобождение

Еще одно важное событие в жизни Церкви было связано не с Ватиканом, а с всемирным теологическим движением, отношения которого с централизованной католической властью стремительно приобретали напряженный характер. Колоссальные сдвиги в принадлежности к глобальному католичеству повсюду, от севера до юга, преобразили приоритеты мирян, священников и религии там, где двухвековая конфронтация Церкви и Французской революции или даже российской революции уже не казались наиболее насущной борьбой. Ее место заняла борьба против полной, внушающей отвращение нищеты в жизни миллионов людей в Латинской Америке, Азии и Африке. Академическая теология в начале века мало что говорила о нищете, разве что выступала против нее: как было с рабами в прежние времена, существование бедняков с прискорбием принимали как должное. Но теперь некоторые богословы, особенно те, кому доводилось работать непосредственно с бедняками, задумались о выводах из христианского учения о провидении: Отец заботится о людях так же, как одевает лилии в поле.[1889]

Они вновь обратились к яростной полемике о бедности, развернутой монахами XIII–XIV веков, и прислушались к негодующим замечаниям таких монахов, как Бартоломе де лас Касас на ранних этапах колонизации испанцами Америки (см. с. 762). Они обратились также к выводам, которые социализм и марксизм сделали из Французской революции и христианской традиции в XIX веке, они даже прислушались к собственным конгрегациям, к смиренным людям вроде «кристерос», которые сражались за Христа в Мексике в 20-х годах ХХ века (см. с. 1029–1030). Все это они окрестили теологией освобождения.[1890]