Христос приземлился в Гродно (Евангелие от Иуды)

– Никуда от тебя не хочу, – молвил он. – И в рай не хочу. Лишь бы тут. С тобой.

– И я…

– А я кто?

– Бывший плут. Лучший в мире плут. И пусть даже не можешь сказать им это. Всё равно.

– Поздно. Не поверят. Да и не всё ли равно?

– …С Богом было бы хуже. Боже мой, эти две недели! Словно вся я – ты.

– И я. Раньше казалось: мне мало земли. Теперь я мир благословляю, что ничего у меня нет, кроме неё, кроме тебя.

Он весь приник, прижался к ней. И так они стояли, неуловимо покачиваясь, под этим небом, что всё сильней и сильней расцветало звёздами.

Враги между тем были не так далеко, как считали в вольном городе. К сожалению, присказка: «Я под тобой на три сажени вижу» оставалась всего лишь присказкой. Обладай Юрась способностью проницать взглядом пласт земли и каменную облицовку подземного хода, он бы узрел такое, от чего пришел бы в ужас.

Увидел бы он, что в том месте, где подземный ход образовывал небольшую пещеру и разветвлялся на несколько ходов – к замку, к ратуше, к деревянному, с галереями, лямусу на Рыбном рынке, – затаилась молчаливая толпа, по преимуществу в латах. Волковыская подмога.

Стояли тут Лотр, Болванович, грубый Комар, Жаба, Корнила с Пархвером. А за ними, в мрачном свете нескольких факелов, блестели медь шлемов и сталь мечей. Лотр отдавал последние приказания:

– Будете резать. Без крика. Разом.

– Ясно, – сказал Комар. – Игра наша не удалась. Так тут уж карты под стол да по зубам.

– И ты, Корнила, пойдёшь, схватишь его и приведёшь в оковах.

– Неладно, – мрачно забубнил Корнила. – Он же снял оковы с панов. Что-то не верится, что это злодеяние…

– Много ты понимаешь, – напустился на него Болванович. – Потому и страшен, что снял.

– Сроду такого не было, – задумчиво произнес Лотр. – Это что ж будет, если все так делать начнут?.. И потому пойдёшь. Клятву давал?

– Давал, – мрачно подтвердил Корнила. – А только неладно. То – Христос, то – сами же – самозванец.

Усмешка Лотра была страшненькой:

– А это всегда так. Сегодня – князь, завтра – грязь. Дотошных, кто помнит, перебьём.

– А память? – буркнул Корнила.

– Память, если над ней топор, это глупости, – подал голос Пархвер. – Пускай помнят. А детям другую память привьём: мошенник, злодей, дома жёг, воровал.

– А татары?

– Всё записано, как надо, – улыбнулся Лотр. – Ну и потом… суд. Потому и убивать нельзя. Раз судили, раз осудили – значит, виновен, значит, лже-Христос. Кому придёт в голову сомневаться через сто лет? А этих заставим поверить. Сколько у тебя людей?

– Семьсот с лишком. А только – непорядок. Сколько чудес сотворил. Знают, что Христос, а мы… А может и…

– Дурень. Чем более он Христос, тем более вреден. И потому убивать всех, призывающих имя Божие.

…Враги были не только под землёй. В тёмном переулке у Росстани Босяцкий, переодетый немецким гостем, говорил с хлебником и ещё несколькими торговцами:

– Сейчас пойдёшь к лямусу и ударом в плиту предупредишь, чтоб вылезали и расходились по местам. Факелы готовы?

– Готовы.

– Кресты на рукава нашили?

– Нашили. Иначе чёрт не разберёт, где свои, а где чужие. Сумятица же.

– Сигнал – огонь на переходе от Доминиканской звонницы. По сигналу идите, бейте во всех меченых домах. Где крест на воротах или на дверях.

– Шестиконечный?

– Стану я поганскую эмблему чертить. Наш. Четыре конца. И учтите: не выпускать живых.

Хлебник мрачно усмехнулся:

– Это мог бы и не уточнять, батька. Нам такой Христос на какого дьявола? Всё вымел. С восковым вон как спокойно было.

– Тоже пить-есть просил, – вставил рыбник. – Ну так это совсем не то. Хоть другим не давал. Так мы на него, как на медведя, одним махом.

– Отче, – сказал кто-то. – А как на улице человека встретишь? Как узнать, еретик ли?

Друг Лойолы улыбнулся:

– А на это уже Арнольд Амальрик ответил. Когда во Франции еретиков били.

– Ну?

– «Убивайте, убивайте всех! Бог Своих узнает!». Вас сколько?

– Около пятисот человек, – ответил хлебник, играя кордом. – Н-ну, ладно, отче. Мы этой сволочи покажем рыбу и хлеба.

– Давайте, сыны мои. Клич все знают?

– Великдень, – ответил кто-то из темноты.

…Христос между тем догнал своих. Втроём шли они улицами сонного города. Ночь выдалась неожиданно горячая, может, последняя такая перед приходом осени. И потому люди спали не только в хатах, но и в садах под грушами, и на галереях, и просто, вытащив из дома подстилку, у водомётов, нарушающих тишину неумолкающим плеском воды.

– Они дома? – спросил Христос.

– Дома, – сказал Фома. – Пиво с водкой хлещут. Вечеря.

– У них, скажу я вам, ещё та вечеря… она таки с самого утра, – добавил Иуда.

Шаги будили тишину.

– Что-то тяжко мне, хлопцы. Нехорошо мне как-то. Не хочу я идти к ним.

– А надо, – гудел Фома. – По морде им надавать надо. Имя только позорят. Пальцем о палец на укреплениях не ударили. Оружием владеть не учатся. Одно знают: пить, да с бабами… да смешочки с работающих строить. Сбить их на кучки яблок да сказать, чтоб выметались из города, если не хотят.

– Согласен, – поддержал Христос. – Так и сделаем.

Иуда засмеялся: