Христос приземлился в Гродно (Евангелие от Иуды)

– Слушай, что мне сегодня седоусый сказал. Я, говорит, старый, ты не пойми этого так, будто я подлизываюсь к Христу. Какая уж тут лесть, если в каждое мгновение можем на один эшафот угодить. Так вот, говорит, кажется мне, что никакой он не Христос. И дьявол с ним, мы его и так любим. Почему, спрашиваю, усомнился? Э, говорит, да он попов, вместо того чтоб повесить, в Неман загнал. Не смейся, говорит. Бог не смешлив. Он мужик серьёзный. Иначе, чем до сотого колена, не отомстит.

Друзья расхохотались.

…Апостолы разместились отдельно от Христа с Анеей, на отшибе, в слободе за Каложской церковью. Так было сподручней и с женщинами, и с питьём. По крайней мере, не нужно было таскаться через весь город на глазах у людей. Они взяли себе брошенный каким-то беглым богатеем дом, деревянный, белёный снаружи и внутри, крытый крепкой, навек, дощатой крышей. Было в нём десяток покоев, и устроились все роскошно.

Наконец, Тумаш с Иудой редко и ночевали там, пропадая всё время на стенах, в складах, на пристани или на площадях.

В этот поздний час все десять человек сидели в покое с голыми стенами. Широкие лавки у стен, столы, аж стонущие от еды, бутылей с водкой, бочонка с пивом и тяжёлых глиняных кружек.

Горело несколько свечей. Окна были отворены в глухой тенистый сад, и оттуда повевало ароматом листвы, спелой антоновки и воловьей мордочки[135], чередой и росной прохладой.

Разговор, несмотря на большое количество выпитого, не клеился.

– А я всё же гляжу: жареным пахнет, – опасливо толковал Андрей.

– Побаиваешься? – Филипп с неимоверной быстротой обгрызал, обсасывал косточки жареного гуся, аж свист стоял.

– Ага. Словно подкрадывается что-то да как даст-даст.

– Это запросто, – сказал Иоанн Зеведеев. – Лучше от пана за неводы по шее получить, чем зря пропасть.

– А я же жил, – мечтательно проговорил Матфей. – Деньги тебе, жена, еда… Жбан дурной, ещё куда-то стремился, чудес хотел.

Нависло молчание.

– Убежать? – спросил Варфоломей.

– Ну и дурень будешь. Снова дороги, – скривился Пётр. – Знаю я их. Ноги сбитые. Во рту мох. Задницу паутиной затянуло. Попали как сучка в колесо – надо бежать.

Все задумались. И вдруг Пётр вскинул голову. Никто, кроме него, не услышал, как отворились двери.

– Ты как тут?

Неуловимая усмешка блуждала по губам гостя. Серые, плоские, чуть в зелень, как у ящерицы, глаза оглядывали апостолов.

– Т-ты? – спросил Ильяш. – Как пришёл?

– Спят люди, – сообщил пёс Божий. – Разные люди. В домах, в садах. Стража у ворот спит. Мужики спят в зале совета, и оружие у стен стоит. Стражники на стенах и башнях не спят, да мне это…

– Ты?..

– Ну я. – Босяцкий подошёл к столу, сел, налил себе чуток, только донышко прикрыть, пива, жадно выпил. – Не ждали?

– А как стражу крикнем? – заскрипел Варфоломей.

– Не крикнете. Тогда завтра не кнуты по вас гулять будут, а клещи.

– Савл ты, – буркнул Иаков Алфеев.

– Ну-ну, вы умные люди. – Иезуит помолчал. – Вот что, хлопцы. Мне жаль вас. Выдадите меня – вас на дне морском найдут. Думали вы об этом?

– Н-ну. – Предательские глаза Петра бегали.

– Так вот, – жёстко гнул свою линию иезуит. – Бросайте его. Завтра в городе горячо будет. Потому уходите ночью. Сейчас. Если дорога вам шкура.

– Не пойму, чего это ты нам? – тянул Пётр.

Мягкий, необычайно богатый интонациями голос зачаровывал, словно душу тянул из глаз:

– Что вы? Нам важнейшую рыбу забарболить надо, а не вас, жуликов.

– Тогда зачем? – спросил Пётр.

– Правду? Ну хорошо. Я знаю, и вас уже доняло. И вы как на старой сосновой шишке сидите. И сами бы вы его бросили. Да только могли бы припоздниться и попались бы ненароком с ним. И повесили бы вас. А все кричали бы о верности, с какой не бросили вы учителя. А нужно, чтобы он, чтобы все знали: верных нет. Ибо не должен верить ни сосед соседу, ни отец сыну.

– Зачем это вам? – спросил Ильяш.

– А без этого ничего у нас не получится. Учить надо… Ничего, мол, страшного, если сын желает смерти отцовской, поп – смерти епископовой, ибо мы сильнее хотим добра себе, чем зла ближнему. И потому дети должны доносить даже на своих родителей-еретиков, хоть и знают, что ересь влечёт за собой наказание смертью… Так как если дозволена цель, то дозволены и средства.[136]

– Что ж мы, так просто и на дорогу? – заюлил Варфоломей.

– Я их от смерти упас, а они ещё и про деньги толкуют. Ну, ладно уж, ради такой великой цели дадим и денег.

– Сколько? – спросил Фаддей.

– Не обидим. На каждого по тридцать.

– Давай, – после паузы потребовал Пётр.

Все внимательно, как собака, сделавшая стойку, смотрели, как узкие пальцы иезуита высыпают на стол большие, с детскую ладонь, серебряные монеты, как он считает их, складывает столбиками и подвигает к каждому. В дрожащем пламени свечей взблескивали металлические кругляши, чернели провалами приоткрытые пасти, обрисовывались руки, сверкали глаза.

Иезуит ткнул в профиль Жигмонта на серебряном кружке:

– Державно полезный поступок совершаете. И вот видите, сам властелин наш каждого из вас по тридцать раз за подвиг ваш благословляет. А теперь – идите.

Босяцкий встал.