– Есть?! Ты добрых среди них поищи! Где они?! Смрад сплошной все их дела! Запугали, загадили… Вы тут сидели, а я надписи на гробницах читал! Я их до смерти не забуду! Нет прощения земле, где даже про покойников так пишут, про тех, про кого лгать нельзя… И писали, и хвостом крутили. И всё одно уничтожена деревня. Могилки!
Он не знал, что в действительности деревню уничтожили за «ересь и непокорство», а место предали проклятию, что ограбили даже могилы и разбили на них все плиты. Но он и чувствовал это. Подсознательной уверенностью души. И рука его тыкала в надписи.
– Вон. Так на дух человеческий замахнулись, что перед ними и в смерти трясутся, трусы.
Он встал на могилу и прочитал:
– «Ради Бога великого жду… Жизнь восславлению Его отдав, не писал я канонами не утверждённых, неподобных икон».
Теперь он яростно толкал ногой другую плиту:
– «Не был я ни арианином, ни богомилом, ни прочей какой ереси не держался. Сплю спокойно».
Он пнул выцветший крест.
– Вон, дети постарались: «Папа, всегда ты был с истинным Богом, верил в Него, милостивого, покорным был наместникам Его и власти, а ересь ненавидел чистой душою своей. Спи спокойно».
И Христос оскалил зубы, как волколак:
– Он спит спокойно. А вот под какой сожжённой хатой, под какой из них, в каком пепле спят ваши косточки? Да что ж это за быдло! Да сколько же умным людям учить вас, чтоб были не червями, а людьми? – Школяр затряс в воздухе кулаками. – Законники, говоришь? Паны? Тысяченачальники плохие? Врёшь! Не они смердят! Дело смердит! Дело их во вред человеку и земле! Не человек виноват – кодла! «Род лукавый и любодейный! Слепые поводыри слепых! Древо по плодам узнают. Как же они могут творить доброе, будучи злы?!».
– Тихо! – вдруг призвал Фома. – Слышите?
Воцарилось молчание. Всех поразили не столько слова шляхтича, сколько вид его, настороженный, напряжённый, скрытая тревога в глазах.
– Тихо… Слышите?
Костёр почти догорел. Тьма надвигалась на маленькую лощинку. И в этой тьме, где-то внизу, в лесу, на подступах к большой лощине, они услышали какой-то странный тревожный шорох, какие-то ритмичные тихие звуки.
– Идут, – прошептал Тумаш.
Действительно, это было похоже на приглушенные, скользящие шаги десятков маленьких ног, среди которых иногда выделялись тяжёлые, словно шло огромное животное. Словно приближалось нечто многоногое и оно то натужно ступало по земле, то скакало, то придавливало грузной стопой торчащие из земли трескучие корни. Тихое щелканье, словно от аистова клюва, слышалось иногда во мраке, какие-то угрожающие вздохи.
– Кто это? – спросил Симон. – Или что это?
– Тихо, – прошипел Тумаш.
Глухо, как из-под земли, раздался вдруг некий призыв – а может, мольба? – и стих. Вновь повторился… И неожиданно в ответ на него прозвучал неслыханной силы голос, от которого у невольных свидетелей мороз пробежал по спине.
– Кто там зовёт Меня? – бился в большой лощине голос.
– А-о-о-о-оу-у-у! – пропели из тьмы голоса.
– Кто не боится проклятого Богом и слугами Его места?
– Слабые, – простонал кто-то в ответ.
– Почему слабые не боятся земли, от которой отступился Бог? – лязгал металлом чудовищный голос.
– Ибо отрекаются. Ибо хотят быть сильными.
– Кто живёт на пустой земле?
– Никто.
– Кто господствует над ней?
– Ты.
– Чего хотите вы?
– Быть Твоими, Мана.
– Как это называется на языке Того, от Кого отрекаетесь?
– Аман.
– А по правде?
– Мана.
В тишине зазвенел придушенный, чудовищный многоголосый смех.
– И учит, – захлёбывались голоса. – И смысл тайный… И в каждом амане – великая мана.[117]
– Имя моё? – спросил голос.
– Сатаниил, – тихо застонали голоса. – Люцифер… Светоносный… Похвост… Чернобог!..
– И-мя мо-ё! – будто главнейшего, потребовал голос.
– Властелин! – прорыдал кто-то. – Вла-сте-лин!
– Что принесли вы мне?
– Себя. Души свои. Капли крови своей на этом листе.
– Что ещё?
– Слушай, – сказал кто-то.
И тут над лощиной прозвучал немой, как в ночном кошмаре, человеческий крик. Даже не человеческий, а такой, будто рычал под неудачным ударом ножа в предсмертном страхе бугай. Затем кто-то замычал.
– Узнаю голос врага Моего и человеческого. Подождите с ним.
Крик ещё вибрировал в ушах свидетелей. А вокруг давно стояла мёртвая тишина ночного леса.
– Теперь говорите вы, – гулко, словно из бездны, воспарил голос.
По шороху травы можно было понять, что кто-то сделал шаг вперёд.
– Великий властелин рода земного, всех нас, – начал человек. – Ещё позавчера никто из нас не думал идти сюда. Прости нас. Мы несли нашу ношу, и надеялись, и терпели. Твои гонцы уговаривали нас, но мы оставались верными сыновьями триединого нашего Бога.
Голос из тьмы ехидно засмеялся.