Христославы

— Какъ хочешь, Афимья, а твоя матерія, что теб подарили, куда лучше. Твоя, прямо я скажу, на пятіалтынный въ аршин дороже.

— Полно, полно теб. Въ чужихъ рукахъ всякій кусокъ больше кажетъ, — отвчала кухарка.

Христославы стали передъ образомъ и задли «Христосъ раждается», потомъ «Два днесь»… Кухарка выдвинула ящикъ въ кухонномъ стол и гремла мдяками, перебирая ихъ. Наконецъ, христославы кончили пть, поклонились и произнесли:

— Съ праздникомъ!

— Спасибо, спасибо, и васъ также… — отвчала кухарка. Вотъ вамъ три копейки… Спрячьте.

Давыдка посмотрлъ на трехкопечную монету и сказалъ лакею:

— Анисимъ Павлычъ, прибавь и ты хоть что-нибудь.

— По загривку — изволь, — проговорилъ лакей.

— Зачмъ-же по загривку-то? вступилась за христославовъ кухарка. — Дай имъ мдячекъ.

— Ну, вотъ… Изъ какихъ доходовъ? Я съ лавочниковъ на праздникъ не получалъ.

— Съ гостей сегодня получишь. У каждаго свой доходъ.

Лакей вынулъ изъ брючнаго кармана портмоне, долго рылся въ немъ, нашелъ дв копйки и далъ мальчикамъ.

— Дай имъ и за меня, Афимьюшка, дв копйки. Я посл теб отдамъ, — сказала горничная кухарк.

Христославы вышли на лстницу.

— Семь копекъ все-таки… — проговорилъ Давыдка и спросилъ Никитку, который взялъ деньги:- Сейчасъ подлимся?

— Ну, вотъ… Делжку будемъ длать по окончаніи. Я буду въ карманъ складывать, а потомъ и отдамъ теб половину.

— А не зажилишь?

— Вотъ лшій-то! Самъ безъ звзды, самъ безъ огарка и такія слова!.. — попрекнулъ Никитка Давыдку.

Изъ полковницкой кухни они прямо побжали въ булочную. Въ булочной за прилавкомъ стоялъ толстый булочникъ къ блой рубах съ засученными по локотъ рукавами и въ бломъ передник. Нарочно, для ансамбля, должно быть, у него бллась и щека краснаго лица, вымазанная мукой. Онъ самъ и его жена, тоненькая, вертлявая и нарядная, съ розовымъ бантомъ на груди, отпускали покупателямъ сухари и булки. Булочница была полная противоположность своего мужа и въ довершеніе всего русская, тогда какъ самъ булочникъ былъ нмецъ, хотя и обрусвшій.

— Съ праздникомъ, Карлъ Иванычъ… — заговорили христославы и, вставъ передъ ремесленными и торговыми правами, заключенными въ рамку, подъ стекло, запли «Христосъ раждается» и «Два днесь»… Булочникъ и булочница, не останавливаясь, продолжали отбирать булки и сухари покупателямъ, а когда христославы кончили пть, булочникъ далъ имъ по сахарной булк и пятачокъ и сказалъ:

— Ну, уходите, уходите. И такъ тсно…

Изъ булочной христославы прошли въ мелочную лавочку. Въ лавочк покупателей совсмъ еще не было. Лавочникъ, прифрантившійся для праздника въ новый синій кафтанъ, кончалъ свой туалетъ. Заколупнувъ изъ кадки русскаго масла, онъ только что смазалъ себ волосы и теперь расчесывалъ ихъ гребнемъ. Христославы, поздравивъ его съ праздникомъ, запли передъ темной иконой стараго письма, передъ которой теплилась хрустальная висячая лампада. Оставивъ расчесывать волосы, лавочникъ и самъ съ ними плъ козлинымъ голосомъ. Когда ирмосъ и кондакъ были пропты, спросилъ христославовъ:

— Выручка-то у васъ общая?

— Общая.

— Ну, вотъ вамъ пятіалтынный. Только изъ-за того пятіалтынный даю, что оба вы наши покупатели, а то у меня положеніе по три копйки на носъ.

Изъ лавочки христославы побжали въ лабазъ.

— Постой… Сколько у насъ теперь денегъ-то… — говорилъ Давыдка. — Въ полковницкой квартир получили семъ копекъ, у булочника пять…

— Да чего ты боишься-то? Не надую! — оборвалъ его Никитка.

Лабазникъ, суровый мужикъ въ нагольномъ новомъ полушубк, пившій чай за прилавкомъ въ прикуску съ карамелью, жестяная коробка съ которой стояла тутъ-же, далъ три копйки и по пар карамелекъ на брата.

Изъ лабаза христославы толкнулись въ аптеку, но оттуда ихъ протурили. Постоявъ на улиц въ раздумь, они загнули за уголъ улицы и зашли еще въ дв мелочныя лавки. Въ результат приращеніе выручки на восемь копекъ. Трактиры были заперты, мясныя и зеленныя лавки также.

— Ну, что-же, пойдемъ къ купцу… — сказалъ Давыдка.

— Надо съ параднаго подъзда идти, а то кухарка можетъ и не допустить къ купцу-то, — разсуждалъ Никитка, который былъ опытне Давыдки и ходилъ уже славить Христа въ прошломъ году съ однимъ мальчикомъ, бывъ у него подручнымъ.

— А съ параднаго швейцаръ не впуститъ, — возразилъ Давыдка.

— Впуститъ. Швейцару мы даромъ Христа прославимъ.

Они побжали къ своему дому. Швейцаръ той лстницы, по которой жилъ купецъ, выметалъ щеткой соръ изъ подъзда.

— Дяденька Калистратъ Кузьмичъ, мы къ вамъ Христа прославить, — сказалъ Никитка.

— Ага! Ну, что-жъ, славьте… — сказалъ швейцаръ и спросилъ:- Вы изъ здшняго дома, что-ли?

— Изъ здшяго, дяденька,

— Ну, славьте, славьте, пойдемте.

Швейцаръ привелъ христославовъ къ себ въ каморку, подъ лстницу. Христославы пропли. Швейцаръ протянулъ имъ пятакъ.

— Мы, дяденька, это вамъ не за деньги, а за милую душу. Не надо намъ денегъ, — сказалъ Някитка. — Пустите насъ только пройти къ купцу Родоносову по парадной лстниц.

— Берите ужь, берите… И такъ пущу, — кивнулъ имъ швейцаръ. — Сегодня пятаковъ-то мы этихъ наковыряемъ еще.

III