Хроника чувств

Представьте себе, говорит фрау Хильда Бёлеке, снегопад, пришедший с пролива принца Кристиана на далеком севере, оказывается, заражен, и теперь я умру, но не сразу, а через два месяца, потому что отравление действует постепенно. Тем не менее я не чувствую страха, потому что в моей комнате так приятно тепло. Она собралась отправить поздравительную открытку, оделась и на углу Тенгштрассе и Аедльхайдштрассе попала под машину. Тут уж ей смерть в Третьей мировой войне стала безразлична.

Но некоторые из ее клеток жили еще несколько дней и обсуждали между собой, как следует расценивать происшедшее. Нас не устраивает, говорили они, что снежные массы, принесенные из Гренландии, могли быть зараженными. Фрау Бёлеке, считали они, имела право умереть своей смертью. Она не должна смиряться с предсказанной ей смертью, из-за снегопада на удивление похожей на рождественский сюрприз и отложенной во времени, даже если тем временем наступила совсем другая смерть и вопрос, как может показаться, снят с повестки дня.

А все дело в том, что отдельные человеческие клетки, пока в них еще теплится искорка жизни, — скрытые казуисты-законники. Они жаждут воды, а еще — немного справедливости на земле.

Относительно примата каузальности: один богатый человек отправился в 1936 году на пароходе в Америку. У него был ящичек сигар. Их у него украл более бедный человек по фамилии Айке. Потом корабль напоролся на айсберг и затонул. Господин Айке, хитрый вор, после спасения говорил в свое оправдание: сигары все равно утонули бы. То есть теперь, когда их владелец, господин Граунке, утонул, уже все равно, были б эти сигары у него до конца или они у него украдены.

Нет, отвечают клетки, это совершенно не все равно. Айке вор. Айке нарушил право господина Граунке, владельца, а вору полагается наказание, даже если его подбирает в море спасательная шлюпка. Даже если владелец, господин Граунке, не был бы прав, отстаивая свое право, от которого ему никакого проку. Ведь между «иметь право» и «воспользоваться правом» — большая разница. Так на что же нужно право, от которого утонувшему в ледяной воде Граунке ни малейшего проку? Мы никому не служим, заявили клетки. Мы не рабы.

Ленинец эмоционального фронта

Марио Г., родом с юга Португалии, в 1967 году был участником студенческих волнений во Франкфурте-на-Майне. Без него не обходилось ни при захвате зданий, ни во время вечерних дискуссий в пивных, ни во время уличных стычек с полицией. Как выяснилось впоследствии, его заслуга заключалась в том, что от него забеременели 26 соратниц по молодежному движению. Никаких расходов на содержание детей он не нес. Как он добился такого личного успеха, что определило — «инстинктивно», намеренно или по причине необычайных свойств характера — такой эксцесс, установить уже не удастся. Еще до начала португальской революции его казнили в Португальской Гвинее по приговору военно-полевого суда. Его семья, пославшая Марио учиться во Франкфурт, была дворянской. Он подверг свою жизнь инфляции в опасные годы, в смысле эволюционно-позитивного распространения своих генов, произведя на свет 26 параллельных универсумов, которые ничего не знали друг о друге. Ганс Дитер Мюллер называет его в своих заметках о 1967 годе «био-большевиком».

— Как может один человек, пусть и не одновременно, но все же соблазнить 26 женщин, причем нешуточным образом, так что дело доходит до детей, и уложиться по времени так, что успевает бросить одну и переключиться на другую, и это все в замкнутой среде?

— Он всегда был среди участников. Без него ничего не обходилось.

— И не считал нужным себя сдерживать?

— Время было эмоциональное. Субъективность раскрепощена.

— Но женщины должны были замечать, что он вот сейчас отправился к другой?

— Одна была из Дармштадта, другая работала в группе на предприятиях Опеля…

— А другие 24?

— Не все одновременно. Все это продолжалось три года.

— Ну ладно. Шесть раз расстаться за это время, шесть раз начать заново, уже не шутка. И все равно остается еще 18. А беременность продолжается девять месяцев.

— В определенном смысле разрушитель. Сердцеед-кровосос.

— Может быть, что-то в его соратницах толкало его на это?

— Вот что говорится об этом в рукописи Мюллера: странный случай контрреволюции. Для соратниц беременность становилась «тормозом революционного процесса», своего рода термидором[4]

.

— Это все красоты слога! Самое сложное, как я себе представляю, это расставание. Как мне оставить ее? После того как ребенок закрепил отношения? Для этого нужен определенный талант, не столько в том, чтобы соблазнять соратниц, сколько в том, чтобы с ними расставаться.

— Те, кого я спрашивал, отвечали, что они и не расставались. Он постоянно странствовал по местам политических боев.

— А потом на короткое время возвращался во Франкфурт?

— Погостить.

— Всегда один? Женщины не встречались друг с другом?

— Никогда. Все было распределено. Контакты носили строго интимный характер. Он овладевал ею только за закрытой дверью.