Хроника чувств

— Не было ли тех, кто в движении политического протеста выполнял роль стражей порядка, своего рода тайной полиции в борьбе с контрреволюцией? Бдительных товарищей? Соглядатаев?

— Только по отношению к классовому врагу. Краля одно время охраняли.

— А самые рьяные, «кожаные куртки»? Они были начеку?

— Да, они следили, но за тем, что читают, а не за тем, что делают товарищи. Проверяли книжные полки, наведывались в квартиры, уничтожали книги, одежду…

— Что еще? Искали провокаторов. Случались допросы. Сообщали, что тот или другой под подозрением…

— Это не было настоящей революцией. Потому и не было настоящей борьбы с контрреволюцией?

— Это была самозащита. «Освобождение субъективной составляющей», искавшей объективных целей, например Вьетнам, кампания по соблюдению законности, чтобы найти возможность проявить освобожденные чувства.

— Но здесь, в заметках Мюллера, речь идет о «чувственном большевизме», «ленинизме эмоций».

— Но не в связи с Марио Г.?

— Это относится к «теории субъективного обострения». Мюллер поражается резервам, скрывающимся в остановленных субъективных мирах, резервах века.

— Их-то и вскрыл Марио?

— Все говорили: в ближайшие пять лет нас ждет только борьба. Нет времени на любовь, детей или личные дела. Не время делать карьеру или заниматься учебой. Следующее поколение будет жить. ВО ВРЕМЯ СУБЪЕКТИВНОЙ РЕВОЛЮЦИИ поколения сменяются не через тридцать, а через три — пять лет. В разрыв, образовавшийся от этой стремительной смены, и устремился молодой португалец благородного происхождения.

— Ius primae noctis?

— Такое обозначение не устроило бы ни одну из соратниц.

— Мы рассуждаем об этом уже совершенно объективистски, потому что ошеломлены субъективностью устремлений. А ведь каждая из 26 женщин переживала это по-своему.

— Хорошо, что мы вовремя заметили ошибку.

— Мюллер в своей рукописи совершает ту же ошибку.

— Поэтому К. Д. Вольф и не хочет ее публиковать.

— Сначала об этом надо написать роман.

— И все же это возможность плодиться в духе патриархов. Накануне верной смерти юный революционер из старинного дворянского рода рассеял свои гены по земле как мог.

— Словно они им повелевали. Это напоминает «Кладезь жизни».

— Ты правда так считаешь?

— Может, и нет.

— Ты заметил, что мы не придерживаемся ясной линии?

— Это сфера, не подчиненная политике.

— И не осмысленная.

— Никто из классиков об этом не писал.

— Что стало с детьми?

— Все как-то пристроены. Кого-то воспитывали в семьях, кого-то — матери-одиночки, две женщины вместе вырастили одного ребенка. Насколько мне известно, все вышли в люди.

— Сейчас им между 27 и 30?

— Дворянская кровь.

— Наполовину. Претензии не принимаются.

Необычный случай лоббизма

В объяснении нуждается не столько сама РАБОТОРГОВЛЯ, сколько позорный способ, которым она была прекращена. Упразднение рабства на французских островах в Карибском море[5] привело британскую общественность в замешательство. Филантропически настроенные умы в Лондоне и Шотландии выступали за запрет РАБОТОРГОВЛИ и упразднение (abolishment) РАБСТВА. Прагматики предупреждали, что слишком строгие законы могут вызвать недовольство плантаторов и привести к потере Антильских островов. С учетом Соединенных Штатов, с которыми Англия вела войну, необходимо было придерживаться умеренных взглядов на собственность; война не была непримиримой.

Следует различать, утверждал довольно прагматичный герцог Бакклью, случай унаследованной собственности и пресечение перевозки нелегальной собственности на границе или на морских путях. Во втором случае речь идет не более чем о таможенных процедурах, в первом — о нарушении конституционных прав.

Быстро возникло объединенное лобби. Его оплачивали плантаторы, капитаны судов, перевозивших невольников, сторонники свободной торговли и идеологи, заявлявшие: после того, как королю отрубили голову, мы не можем безучастно наблюдать за тем, как четвертуют собственность. Позднее из лобби были исключены капитаны кораблей и конторы, занимавшиеся торговлей невольниками. Лоббисты добились компромисса: РАБОТОРГОВЛЯ была запрещена, но СОДЕРЖАНИЕ РАБОВ как часть порядков, касающихся собственности, было сохранено и усовершенствовано (например, относительно способов возвращения беглых и угнанных рабов).

Хайнер Мюллер об «образе рабочего»

Геракл, говорит Хайнер Мюллер, первым воплощает «образ рабочего» в мифологии. В помрачении рассудка, вызванном богами, он уничтожает «самое любимое свое достояние» — детей, жену, сжигает свой дом. Обезумев, он оказывается разрушителем самым «ужасным образом».

После этого он поступает на службу к тирану Эврисфею, дающему ему — чтобы использовать его как рабочего, то есть извлечь прибыль, а на деле чтобы его погубить — двенадцать заданий, сплошь невыполнимых, как полагает Эврисфей. Однако Геракл раскладывает эту невыполнимость на ряд последовательных шагов, вооружается против отчаяния и боли и совершает эти самые «подвиги». Добавляет к ним тринадцатый, нам неизвестный, говорит Хайнер Мюллер.