Хроника чувств

Живописный пейзаж, холод. Неожиданно открывается море. Оно покоится, ледяное и серое. Военные корабли уходят вдаль, образ внутренней связи, внутреннего пространства[60]. Я начинаю приживаться на полуострове. Я единственный, кто здесь хочет остаться. Так же как я хотел начать жизнь в Марбурге. Образное выражение: сжечь корабли. Когда народ расстается с прежней жизнью, «решает покинуть остров», в этом волевом движении соединяется вся сила прошлого и будущего. Это и будет «момент». Колонны, устремляющиеся в новую жизнь, новый абрис эпохи. Вот, собственно, что на самом деле происходит в наши годы. Я наблюдаю (чрезвычайно профессионально осуществленную) экзекуцию, проводимую 2-й ротой команды Олендорфа. В качестве приглашенного гостя. Стоит столик с писарем. Аккуратно выстроенная людская очередь. Спокойствие. Никаких стоящих вокруг или ожидающих войск, только те, кто чем-либо занят, активные участники экзекуции, однако никто не знает, что они делают. Люди, стоящие в очереди, видят только занятых и снующих туда-сюда людей. Через определенные промежутки времени группы по 12–16 человек грузятся на машины, и их увозят. Вот, собственно, и все. Сама казнь — как мне сказали, в ущелье километрах в тринадцати — происходит без всякой публики. Тогда это не оказывает устрашающего воздействия, говорю я. Напротив, оно заключается в том, что об этом ходят слухи. Невидимое действует, отвечает советник полиции Вернике, сохраняющий спокойствие; сам он не слишком занят, потому что направляет других. Это будет действовать неделями, говорит он, воздействие начинается после окончания собственно операции

[61]. Посмотрите, профессор, как спокойны люди в очереди. Видите ли вы каких-нибудь зевак? Вот как надо работать. Мы сводим число жертв к необходимому минимуму.

Я подхожу ближе к очереди. Подводят новых людей. Я в числе немногих, не занятых никакой работой. Роль зрителя при событии, существенный элемент которого невидим, без собственной деятельности невыносима.

Мы стоим на площади, двухэтажные здания, высаженные по четырехугольному периметру деревья. Возникает сумятица из-за того, что в выстроенную Олендорфом сцену вклинивается колонна войсковых машин. Перепалка между Вернике и штабс-фельдфебелем, командующим колонной. Очередь приходится разомкнуть, столик писаря отодвинуть, чтобы колонна, которая не может повернуть, проехала. Я чувствую прикосновение к моей руке. Я делаю движение и хватаю чужую руку: маленькая темноглазая женщина вложила в мою ладонь руку ребенка, и я схватил ее. Женщина исчезла в очереди, я держу, в растерянности, ребенка, маленькую девочку. Мучительная ситуация. Я не могу влезать в очередь. Это было бы нарушением порядка. Однако со своего места я не вижу женщины, оставившей мне ребенка. Девочка крепко держит меня за руку. Я не могу говорить с ней, не зная языка. Подаю ей знаки.

Среди моих основных принципов — ни в какой жизненной ситуации не противоречить себе самому. «Никто не бывает умнее своей судьбы». Я сделал движение рукой, когда руку девочки вложили в мою руку. Я позволил застать себя врасплох, одурачить себя, сказал Хайдеггер позднее военному советнику юстиции доктору Вольцогену. «Ничто не происходит без причины». Я воспринимал отданное мне в руки как то, что мне доверено. Человеческая очередь продолжала двигаться. По мере того как людей увозили, она сокращалась. Я полагал, что та темноглазая женщина (гречанка?) тоже увезена. Для меня (в неприятном, бездеятельном положении свидетеля, ожидающего обеда как содержательного наполнения бытия, в этом мучительном стоянии) было удачей неожиданное столкновение с живым существом, которое я держал за руку; в то же время мне было бы мучительно передать ребенка часовым или отвести его обратно в очередь. Под влиянием отсроченного импульса (после почти часового бездействия, кажется, неуместно говорить об импульсе, однако бывает такое непосредственное метание душевного порыва, которое оказывается неожиданным для нас самих и делает нечто, не спрашивая наше Я или какую-либо властную инстанцию, пока мы только еще начинаем замечать случившееся, ЭТО СВАЛИВАЕТСЯ НА НАС) я спросил спешившего мимо Олендорфа, могу ли оставить ребенка у себя. Откуда у вас эта девочка? Я рассказал. Вернике выдал мне ребенка, то есть подтвердил, что он может оставаться у меня. Это время быстрых решений из-за обширности страны. «Держать изначально значит беречь

».

8

Ребенок тщательно вымыт с помощью ефрейтора соседней санитарной роты. В моей квартире у него собственная комната. Его охраняет часовой, так же как и меня, как и штаб. Теперь он на стороне завоевателей. Теоретически ему надо было бы сшить немецкую форму.