Хроника объявленной смерти (Cronica de una muerte anunciada)

У меня сохранялись лишь смутные воспоминания о празднике, пока я не решил восстановить их по кусочкам, обращаясь к чужой памяти. Многие годы в нашем доме говорили о том, что отец играл в честь новобрачных на скрипке, чего не делал с юности, что моя сестра-монахиня танцевала меренгу в своей рясе сестры-привратницы, и что доктор Дионисио Игуаран, двоюродный брат моей матери, добился, чтобы его отправили на правительственном пароходе, не желая оставаться в городе на следующий день, день прибытия епископа. Разыскивая материалы для этой хроники, я собрал множество мимолётных воспоминаний, между ними забавное – о сёстрах Байардо Сан-Романа, чьи бархатные платья с огромными цветными крыльями как у бабочек, прикреплёнными за спиной золотыми прищепками, привлекли больше внимания, чем плюмаж и каскад военных медалей их отца. Многие помнили, что в праздничном беспамятстве я предложил руку и сердце Мерседес Барча, едва окончившей начальную школу, о чём и она напомнила мне четырнадцать лет спустя, в день нашей свадьбы. Самый чёткий образ, навсегда оставшийся в моей памяти с того сумасшедшего воскресенья, был Понсио Викарио, сидящий на табурете в центре двора. Его посадили туда, наверное, как на почётное место, и приглашённые натыкались на него, путали его с другими людьми и отодвигали, чтобы не мешал. Он вертел убелённой сединами головой во все стороны с неуверенным выражением лишь недавно ослепшего человека, отвечая на вопросы, которые задавались не ему, возвращая мимолётные приветствия, которые не к нему были обращены, счастливый за окружавшей его стеной забвения, в рубашке жёсткой от крахмала, с гуайякановой тростью, купленной ему ради праздника.

Торжественная часть закончилась в шесть вечера, когда отбыли почётные гости. Пароход уплыл с зажжёнными огнями, оставляя за собой отзвук вальсов из пианолы, и мы мгновение дрейфовали над бездной неопределённости, пока снова не стали узнавать друг друга и не ринулись снова в самую гущу праздника. Вскоре в открытом автомобиле, с трудом прокладывавшем себе дорогу среди уличной кутерьмы, появились новобрачные. Байардо Сан-Роман запускал шутихи, прикладывался к бутылкам с ромом, которые ему протягивали из толпы, и даже вышел вместе с Анхелой Викарио из автомобиля, чтобы пройтись хороводом в кумбиямбе. Наконец он распорядился продолжать танцы без него, покуда хватит сил, и увёз охваченную ужасом жену в дом своей мечты, где некогда был счастлив вдовец де Сиус.

Народное гулянье к полуночи утихло, распавшись на отдельные компании, открытым оставалось лишь заведение Клотильды Армента сбоку от площади. Мы с Сантьяго Назаром, мой брат Луис-Энрике и Кристо Бедойя отправились в дом терпимости Марии-Алехандрины Сервантес. Туда же пошли в числе многих других и братья Викарио, которые пили вместе с нами и пели с Сантьяго Назаром, за пять часов до того, как убили его. Должно быть, ещё не угасли последние рассеянные угли праздничного костра, потому что со всех сторон до нас долетали отзвуки музыки и отдалённых перебранок; последние – всё печальнее и печальнее – затихли лишь незадолго до того, как раздался гудок епископского парохода.

Пурисима Викарио рассказывала моей матери, что легла спать в одиннадцать вечера, успев немного прибраться после свадьбы с помощью старших дочерей. Она рассказывала, что в десять, когда во дворе ещё пели пьяные гости, Анхела прислала за чемоданчиком с личными вещами, лежавшим в платяном шкафу её спальни. Пурисима хотела послать ей ещё и чемодан с повседневной одеждой, но посыльный торопился. Пурисима уже заснула, когда в дверь постучали. “Это были три медленных удара, – рассказывала она моей матери, – таких, за какими обычно следуют дурные вести”. Она открыла дверь, не зажигая света, чтобы никого не разбудить, и увидела в отсвете уличного фонаря Байардо Сан-Романа в расстёгнутой шёлковой сорочке и штанах с подтяжками от фрачной пары.

”Он был зелёного цвета, словно сонное видение”, – говорила Пурисима Викарио. Пурисима заметила Анхелу, стоявшую в тени, лишь после того, как Байардо Сан-Роман схватил её за плечо и вытащил на свет. Анхела была в изодранном атласном наряде и до пояса завёрнута в полотенце. Пурисима решила, что автомобиль перевернулся, и они лежат мёртвыми на дне пропасти.

– Смилуйся, Пречистая Дева. Если вы ещё на этом свете, отвечайте мне, – воскликнула она в ужасе.

Байардо Сан-Роман не вошёл, лишь мягко подтолкнул свою жену внутрь дома, не говоря ни слова. Затем поцеловал в щёку Пурисиму Викарио и сказал ей голосом, полным глубокой горечи, но с нежностью:

– Спасибо вам за всё, матушка. Вы настоящая святая.

Только Пурисима Викарио знала, что она делала два следующих часа, и тайну свою унесла в могилу. “Единственное, я помню, как она держала меня за волосы одной рукой, нанося другой такие неистовые удары, что я подумала – убьёт, не иначе”, – рассказывала мне Анхела Викарио. Но даже это Пурисима делала так скрытно, что её муж и старшие дочери, спавшие в других комнатах, ничего не узнали, пока не свершилось несчастье.