Хроника смертельной весны

Ничего себе! И вот с этим жутким типом, который заявляет: «Надо убить – убей!», ей предстоит жить! Он же прикончит ее без колебаний, если ему будет… «надо».

Американец с улыбкой наблюдал, как она меняется в лице. Ему удалось напугать рыжую нахалку – отлично! Пусть знает свое место.

– Держись от меня подальше, – посоветовал он резко. – А теперь закрой рот и не мешай мне.

И он вновь плюхнулся на диван и уткнулся в непритязательное чтение.

Конец марта 2014 года, Париж, Репетиционный зал Опера Бастий

– Et encore un coup d`es le d'ebut, r'ep'etez![66] Анна, да соберитесь наконец, чем у вас голова забита?

Анна устало перевела дыхание. Вот уже второй день они бьются над этой поддержкой, а Этьен, балетмейстер, все недоволен. Борис Левицкий, ее партнер, делает страшные глаза, после того, как тот в очередной раз орет «Halte-l`a!» и картинным жестом вцепляется себе в волосы.

Впрочем, Этьен прав – голова у нее, Анны, действительно забита не тем, чем нужно. Мелочь какая-то, но, как всякая мелочь, объяснения которой нет, она выводит Анну из состояния равновесия. Пару дней назад ее пригласил к себе директор Жоэль.

По обыкновению, он говорил уклончиво, в результате чего запутался сам и внушил Анне безотчетное чувство тревоги.

– Дорогая Анна, – начал он. – Как у вас дела? Вас все устраивает? Получив от Анны традиционно положительный ответ – даже если б ее что-то не устраивало, она бы не стала жаловаться – директор все равно не угомонился. Видимо, он был обеспокоен до такой степени, что словно ее не слышал: – Вы ничего не хотите мне сказать?

Анна заверила его, что у нее все в порядке. Жоэль продолжал коситься на нее с недоверием. – Вы не собираетесь прервать контракт с Парижской Оперой? – наконец выпалил он.

– Ради бога, мсье директор! – взмолилась Анна. – Да с чего вы взяли?

– В связи с предложением, которое вы недавно получили, – промямлил он. – Или получите в ближайшее время. Логично предположить, что вы нас скоро покинете.

– Но я не получала никакого предложения! – возмущено воскликнула Анна. – И даже если б получила – я всегда выполняю взятые на себя обязательства и не подвожу людей, которые были ко мне добры.

– Отрадно слышать, – закивал директор. – Но, насколько я понимаю, от подобных предложений не отказываются.

– Не понимаю, о чем вы говорите, – Анна начала раздражаться.

– Да? – в голосе директора все еще слышалась подозрительность. – Анна, я умоляю вас! Если вы соберетесь расторгнуть контракт… сообщите мне максимально быстро!

– Вы первый узнаете, – пообещала Анна. – Но, клянусь, не понимаю, о чем вы!..

…Вымотанный танцовщик, в насквозь промокшим от пота трико тяжело дышал, упершись ладонями в колени. Анна, переступая passe-pied[67], посматривала на стенные часы – время близилось к пяти, а у нее с утра маковой росинки во рту не было. Но положение примы не позволяло ей жаловаться – так, во всяком случае, она считала. Зато Борис решил, что вполне может пренебречь условностями. – C’est tout! – заявил он. – Je suis fatigu'e et tiens! J’ai les crocs[68].

Этьен с досадой поморщился, но, не тратя время и нервы на споры, безнадежно махнул рукой: – Bien, на сегодня все. Завтра к десяти, – отдав короткое указание аккомпаниаторше, он скрылся за дверью танцкласса, бормоча вполголоса что-то нелицеприятное в адрес les c'el'ebrit'es russes ambitieaux[69].

– Как же он меня достал, мудак, – пробормотал Борис, срывая со станка полотенце.

– Ш-ш-ш, – Анна покосилась на аккомпаниаторшу, которая невозмутимо собирала с пюпитра ноты. Борис говорил по-русски, но Анна не сомневалась, что эпитет, которым Левицкий припечатал Этьена Горо, уже прочно входил в лексикон труппы и персонала Опера Гарнье, ввиду частоты употребления емкого слова российским танцовщиком.

– Да ладно, – отмахнулся Борис. В этот момент в класс заглянула одна из служительниц. – Мадам Королева! Вас спрашивают внизу.

– Кто? – удивилась Анна. За ней собиралась заехать Жики, чтобы вместе поужинать в Ledoyen[70]. Но для той еще рано.

– Какая-то женщина, и с ней девочка лет десяти, – сообщила служительница.

– Я сейчас спущусь, – пообещала Анна. – Только переоденусь.

Спустя четверть часа Анна появилась у служебного входа. Около охранника, задумчиво ковырявшего одноразовой вилкой китайскую лапшу в коробке, стояла женщина лет тридцати пяти – высокая, спортивная, с гривой пепельных волос, небрежно скрученных в нечто наподобие «бабетты». Несколько тонких прядей упруго волнились у висков. Девочка рядом – по всей видимости – дочь, была причесана точно как мать – видимо, страстно желая подражать той, которой восхищалась. «Быстро у них это проходит», – мелькнуло у Анны в голове: «Через несколько лет, скорее всего, она побреется наголо и сделает татуировку с именем бойфренда». Но отметила про себя, что обе держались как парижанки, уверенно и расслабленно, правда, женщина грызла дужку солнечных очков, словно в нетерпении.

– Bonjour. C’est vous qui m’avez demand'e[71]?