Хроника смертельной весны

Ничего себе! И вот с этим жутким типом, который заявляет: «Надо убить — убей!», ей предстоит жить! Он же прикончит ее без колебаний, если ему будет… «надо».

Американец с улыбкой наблюдал, как она меняется в лице. Ему удалось напугать рыжую нахалку — отлично! Пусть знает свое место.

— Держись от меня подальше, — посоветовал он резко. — А теперь закрой рот и не мешай мне.

И он вновь плюхнулся на диван и уткнулся в непритязательное чтение.

Конец марта 2014 года, Париж, Репетиционный зал Опера Бастий

— Et encore un coup dès le début, répétez![66] Анна, да соберитесь наконец, чем у вас голова забита?

Анна устало перевела дыхание. Вот уже второй день они бьются над этой поддержкой, а Этьен, балетмейстер, все недоволен. Борис Левицкий, ее партнер, делает страшные глаза, после того, как тот в очередной раз орет «Halte-là!» и картинным жестом вцепляется себе в волосы.

Впрочем, Этьен прав — голова у нее, Анны, действительно забита не тем, чем нужно. Мелочь какая-то, но, как всякая мелочь, объяснения которой нет, она выводит Анну из состояния равновесия. Пару дней назад ее пригласил к себе директор Жоэль.

По обыкновению, он говорил уклончиво, в результате чего запутался сам и внушил Анне безотчетное чувство тревоги.

— Дорогая Анна, — начал он. — Как у вас дела? Вас все устраивает? Получив от Анны традиционно положительный ответ — даже если б ее что-то не устраивало, она бы не стала жаловаться — директор все равно не угомонился. Видимо, он был обеспокоен до такой степени, что словно ее не слышал: — Вы ничего не хотите мне сказать?

Анна заверила его, что у нее все в порядке. Жоэль продолжал коситься на нее с недоверием. — Вы не собираетесь прервать контракт с Парижской Оперой? — наконец выпалил он.

— Ради бога, мсье директор! — взмолилась Анна. — Да с чего вы взяли?

— В связи с предложением, которое вы недавно получили, — промямлил он. — Или получите в ближайшее время. Логично предположить, что вы нас скоро покинете.

— Но я не получала никакого предложения! — возмущено воскликнула Анна. — И даже если б получила — я всегда выполняю взятые на себя обязательства и не подвожу людей, которые были ко мне добры.

— Отрадно слышать, — закивал директор. — Но, насколько я понимаю, от подобных предложений не отказываются.

— Не понимаю, о чем вы говорите, — Анна начала раздражаться.

— Да? — в голосе директора все еще слышалась подозрительность. — Анна, я умоляю вас! Если вы соберетесь расторгнуть контракт… сообщите мне максимально быстро!

— Вы первый узнаете, — пообещала Анна. — Но, клянусь, не понимаю, о чем вы!..

…Вымотанный танцовщик, в насквозь промокшим от пота трико тяжело дышал, упершись ладонями в колени. Анна, переступая passe-pied[67], посматривала на стенные часы — время близилось к пяти, а у нее с утра маковой росинки во рту не было. Но положение примы не позволяло ей жаловаться — так, во всяком случае, она считала. Зато Борис решил, что вполне может пренебречь условностями. — C’est tout! — заявил он. — Je suis fatigué et tiens! J’ai les crocs[68].

Этьен с досадой поморщился, но, не тратя время и нервы на споры, безнадежно махнул рукой: — Bien, на сегодня все. Завтра к десяти, — отдав короткое указание аккомпаниаторше, он скрылся за дверью танцкласса, бормоча вполголоса что-то нелицеприятное в адрес les célébrités russes ambitieaux[69].

— Как же он меня достал, мудак, — пробормотал Борис, срывая со станка полотенце.

— Ш-ш-ш, — Анна покосилась на аккомпаниаторшу, которая невозмутимо собирала с пюпитра ноты. Борис говорил по-русски, но Анна не сомневалась, что эпитет, которым Левицкий припечатал Этьена Горо, уже прочно входил в лексикон труппы и персонала Опера Гарнье, ввиду частоты употребления емкого слова российским танцовщиком.

— Да ладно, — отмахнулся Борис. В этот момент в класс заглянула одна из служительниц. — Мадам Королева! Вас спрашивают внизу.

— Кто? — удивилась Анна. За ней собиралась заехать Жики, чтобы вместе поужинать в Ledoyen[70]. Но для той еще рано.

— Какая-то женщина, и с ней девочка лет десяти, — сообщила служительница.

— Я сейчас спущусь, — пообещала Анна. — Только переоденусь.

Спустя четверть часа Анна появилась у служебного входа. Около охранника, задумчиво ковырявшего одноразовой вилкой китайскую лапшу в коробке, стояла женщина лет тридцати пяти — высокая, спортивная, с гривой пепельных волос, небрежно скрученных в нечто наподобие «бабетты». Несколько тонких прядей упруго волнились у висков. Девочка рядом — по всей видимости — дочь, была причесана точно как мать — видимо, страстно желая подражать той, которой восхищалась. «Быстро у них это проходит», — мелькнуло у Анны в голове: «Через несколько лет, скорее всего, она побреется наголо и сделает татуировку с именем бойфренда». Но отметила про себя, что обе держались как парижанки, уверенно и расслабленно, правда, женщина грызла дужку солнечных очков, словно в нетерпении.

— Bonjour. C’est vous qui m’avez demandé[71]?

Однако женщина неожиданно заговорила по-русски: — Анна? Вы же Анна Королева?