Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима

— Отдам кого угодно, только не его. Могу предложить Германика, Лингона, Сигимера — ты их видел на арене… О, это славные бойцы! Если возьмешь их, не пожалеешь…

— Мне нужен Мемнон и никто другой.

— Дался же он тебе, — проворчал Аврелий. — Может быть, ты думаешь, что я им крепко дорожу? Да нет, клянусь Венерой Либитиной! Конечно, храбрец и мечом хорошо владеет — тут ничего не скажешь. Но ты же видел — ноги у него слабоваты, дважды был сбит с позиции, и вообще ему просто повезло с этим случайным ударом, который пропустил Эзернин…

— Может быть, ты и прав, но Мемнон мне нужен как преподаватель в моей будущей школе, — терпеливо пояснил Минуции. — Я ведь знаю, что ты его и других искусных гладиаторов посылаешь на Ватиканское поле, чтобы они обучали тиронов[321] своим изощренным приемам…

— Словно помешались все на этом александрийце! — досадливо поморщился Аврелий. — Третьего дня, например, являются ко мне — поверишь ли? — худосочный отпрыск Эмилия Скавра, принцепса сената, а вместе с ним разбитная дочь краснобая Марка Антония, и оба в один голос заявляют, что будут брать уроки только у победителя Эзернина…

— Сын принцепса сената и дочь Антония посещают твою школу? — удивился Минуций.

— У богатой знати свои причуды, — усмехнулся ланиста. — Ты, наверное, слышал уже, что молодого Скавра обвиняют в дезертирстве?

— Кажется, он где-то отсиживался во время сражения при Араузионе…

— Совершенно верно. Он исчез из лагеря прямо накануне битвы…

— Представляю, какой позор отцу!..

— Еще бы! Тот, когда узнал об этом, был вне себя, а сыну приказал не показываться ему на глаза. Молодой же Скавр уверяет всех со слезами, что выполнял какое-то поручение военного трибуна, только доказать этого не может, потому что и трибун погиб, и весь легион, в котором служил Скавр, кимвры вырубили до последнего человека. Одна лишь Антония, его нареченная невеста, не хочет верить в трусость своего жениха, и они вместе договорились, что Скавр, прежде, чем он примет участие в новом альпийском походе, выступит гладиатором на арене, чтобы доказать отцу и всему Риму свою храбрость.

— Желал бы я поприсутствовать на таком зрелище, — улыбнулся Минуций.

— И я, пожалуй, тоже, — хохотнул Аврелий. — Но вряд ли отец допустит новое бесчестие роду Эмилиев. Принцепс уже жаловался Антонию, что это его дочь подбила на такое глупого юношу, а оратор, говорят, в кругу своих близких будто бы обмолвился, что не очень счастлив от мысли иметь зятем дезертира…

— Но мы отвлеклись, — сказал Минуций. — Предлагаю тебе за Мемнона десять тысяч сестерциев. Пять тысяч отдам тебе наличными, остальные — под расписку до февральских календ…

— Десять тысяч? Всего-то? — странно усмехнулся Аврелий.

— А сколько же ты хотел? — искренне возмутился Минуций. — Думаешь, мне не известно, что за каждого из тех, кого ты в прошлый раз выпустил на арену, эдилы уплатили тебе по четыре тысячи?..

— Не так давно мне предлагали за Мемнона не менее тридцати тысяч, — сказал ланиста со все той же странной и загадочной улыбкой.

— Клянусь жезлом Меркурия, поиздеваться решил надо мной! — нахмурился Минуций. — Не заставляй меня думать, что ты бессовестно лжешь! Где это было видано, чтобы за гладиатора предлагали тридцать тысяч?..

Аврелий рассмеялся.

— Да, поверить в это трудно, — заговорил он, — и тем не менее это сущая правда… Но сначала выслушай! Я расскажу обо всем по порядку, и ты тогда поймешь, почему я до поры до времени не хочу продавать этого александрийца… Кстати, если ты не знаешь, он действительно родом из Александрии. Отец его занимал высокий пост у царя Птолемея и…

— Ну, это я знаю, потому что успел с ним немного поболтать, — перебив собеседника, сказал Минуций.

— А он ничего не рассказывал тебе, как разбойничал на море? — живо спросил ланиста.

— Кажется, он вскользь упомянул об этом, но меня интересовало лишь одно — где он научился так мастерски владеть мечом, — небрежно пожал плечами Минуций.

— О своих морских приключениях он предпочитает помалкивать. И, знаешь, почему? Это пиратское отродье надеется, что его вызволят его пиратские дружки.

— Ты так думаешь? — спросил Минуций, изобразив на своем лице непритворное любопытство.