Хроника времён «царя Бориса»

Неожиданно Конституционный суд сделал паузу, посчитав претензии сторон равными. Если возможно говорить о неконституционности Указа Президента, то тогда правомерен вопрос, а была ли конституционна сама партия? У демократов есть безотказный козырь — архивы. Еще задолго до суда, скорее всего под впечатлением акта передачи атрибутов президентской власти (в тот день Ельцин провел наедине с Горбачевым более 8 часов), один прощался с недолгим президентством, другой — опасливо оглядывал кремлевский кабинет, в котором отныне ему пребывать, входил в роль. Процедура передачи дел была утомительной не по причине обилия этих самых дел, а в силу нелюбви персоналий друг к другу. И хотя Ельцин это старательно скрывал, его не оставляло чувство злорадного торжества. Уходил с исторической арены его главный соперник, унижавший его, не принимавший его всерьез, человек, которого он, Ельцин, в августовские дни если и не спас, то уберег от исторического позора (допустим, что Горбачев знал о путче и был по плану путчистов фигурой в засаде, которую они, спустя короткое время, извлекут на свет Божий). Среди прочих должностных обязанностей была папка со сверхсекретными документами, несколько папок, точнее, томов — страшное свидетельство жестокости тоталитарной власти. Они, эти тома, переходили как зловещее наследство. От Сталина к Хрущеву, от Хрущева к Брежневу, Андропову, Черненко, Горбачеву и вот теперь к Ельцину. Как рассказывал сам Ельцин, не страх он испытывал перед открывшейся кошмарной тайной брезгливость, удушье. Буквально на второй или третий день он публично заявил о необходимости рассекречивания партийных архивов и своем желании непременно это сделать. Тогда и родилась идея комиссии по рассекречиванию архивов.

Ортодоксы типа Слободкина, дезавуируя Указ Ельцина, находились в плену политической ненависти к нему. Их неотступно преследовала цифра 18 млн. Такова была численность КПСС где-то в 1987–1988 годах. Конечно, в 1991 году, на день принятия президентского Указа, ничего подобного не было. Массовый выход из КПСС уже случился, но ортодоксы продолжали жить вселяющими оптимизм воспоминаниями. И от имени этих воспоминаний — во всесилии, вседозволенности, недоступности партии — они обращались в Конституционный суд. Шаг, сделанный группой Румянцева, — встречный иск о законности партии, как таковой, — практически превращает суд, хотим мы того или не хотим, в суд над партией, её тоталитарной идеологией. В этой ситуации рассекреченный архив становится ахиллесовой пятой партии и дело демократического обвинения превращает в беспроигрышное.

Коммунисты, даже если бы они очень этого хотели, не могли воспользоваться партийным архивом. Архив был оружием их противников. Коммунисты в этом случае могли желать лишь одного — уничтожения архивов. Мысленно они проклинали свое прежнее руководство, которое сохранило этот многоподвальный компромат. А как не сохранить — архив он во все времена архив. Без него нет истории. И тем не менее обнажение этих пластов сегодня могло превратить заседания Конституционного суда во второй Нюрнбергский процесс. Не имея очевидных экономических сдвигов, Ельцин вынужден выискивать ходы, которые разорвут фронт, оппозиционный его курсу. Конституционный суд, на котором будут, без сомнения, оглашены страшные документы, может оказаться той картечью, что значительно проредит ряды наступающих. Суд отсекает коммунистов как силу, претендующую на возвращение в коридоры власти. И нельзя завопить в ответ: ложь! Документы пронумерованы, подшиты, систематизированы. Еще одна немаловажная деталь во главе комиссии поставлен Михаил Полторанин — вице-премьер, министр печати, человек из ближайшего окружения Президента. В силу своей профессии (журналист) и натуры (предрасположенность к сбору материалов против своих оппонентов) он лучше, чем кто-либо, мог оценить значение документария в политической борьбе с КПСС.

Просмотрев очередные архивные завалы, страдая от пылевого клеща, он чихал, кашлял не переставая — и тем не менее глаза его обретали нервный блеск, и настроение его в эти моменты было схоже с настроением удачливого охотника или рыбака, возвращающегося с внушительной добычей. Суд мог превратиться в грандиозный триумф, но не превратился. Этого страшились сам суд, его председатель. Где-то в душе этого страшились и участники. Лавина, сорвавшаяся с гор, всеохватна. Она не разбирается в политических пристрастиях. Она способна похоронить всех.

Глава XII

Если не коммунисты, то кто? Спросите дедушку

В этой книге нет хроникальной точности. События столь стремительны, что их мгновенное отражение под силу только телевидению и газетам. Наша задача в ином. Запомнить, осмыслить, как запоминают урок, десятки, сотни уроков, чтобы потом возможно было сказать, так уже случалось на первом витке демократии: чего-то мы недоучли или, наоборот, поступили единственно верно.