Хроника жестокости

Снова унижение. Все вокруг мне сочувствуют как могут, каждый строит свои догадки насчет того, что со мной произошло. Разве ребенок разбирается в таких эмоциях? Абсурдный вопрос. Дети чувствуют унижение острее всех, нет более уязвимых созданий. Потому что они не умеют справляться с унижением. Нет у них таких навыков.

После освобождения унижение долго преследовало меня, обволакивало со всех сторон, будто покрывая второй кожей. Я чувствовала его, когда полицейский, завернув меня в пушистое коричневое одеяло, еще и накрыл с головой форменной курткой, чтобы защитить от взглядов зевак, набежавших посмотреть, что происходит. Куртка не только спрятала меня от любопытных глаз, но и оградила от Кэндзи, которому, похоже, хотелось попрощаться со мной. Донесся его крик:

– Я хочу сказать Миттян до свидания! – потом я услышала несколько сильных ударов. Больше я Кэндзи не видела. Панцирь унижения, которое я испытала тогда, с годами становится все толще и прочнее. Сейчас он облегает меня чешуйчатой броней, защищающей всегда и во всем.

Из того, что происходило в тот день в окруженном толпой любопытных полицейском участке города К. – а произошло всякого разного больше, чем достаточно, – я помню далеко не все.

Сначала меня поместили в комнату с татами на самом верхнем этаже. Огромную, непонятного назначения, со строгими белыми хризантемами в токонома[13], вроде тех, что ставят на похороны. Я сидела, завернутая в одеяло, вместе с девушкой из полицейского отряда, прыщавой и краснощекой.

– Папе и маме уже позвонили. Скоро приедут. Плачут от радости. Это такое счастье, что тебя спасли!

Она от всей души за меня переживала, дала мне апельсинового сока. Я жадно сглотнула, как дикий голодный зверь, и залпом осушила стакан. Забытый кисло-сладкий вкус… У меня потекли слезы. Глядя на меня, заплакала и девушка:

– Бедная моя! Чего же ты натерпелась!

В комнату торопливым шагом вошли облаченные в белые халаты пожилой седой врач со стетоскопом на шее и медсестра. После внимательного осмотра доктор убедился, что состояние у меня хуже некуда. Я похудела на десять с лишним килограммов, у меня развилось малокровие, прекратились менструации, начавшиеся, когда я пошла в четвертый класс.

– Болит где-нибудь? – поинтересовался доктор, прикладывая к моей спине холодный стетоскоп.

Я покачала головой, а доктор внимательно посмотрел мне в глаза и начал уговаривать:

– Не надо меня стесняться. Я доктор, мне можно все рассказывать. Я никому не скажу.

Он пытался вытрясти из меня что-то на тему секса. «Никому не скажу…» Охотно верю! Конечно, он все выложит полиции. Я опустила глаза, не зная, что ответить. Меня охватило отчаяние: разве кому расскажешь, чего я натерпелась от Кэндзи? Но даже если рассказать, все равно не поймут. Зачем же из меня слова вытягивать? Глядя на мою растерянную физиономию, медсестра и девушка-полицейский посмотрели друг на друга.

– Ничего. Постепенно все пройдет.

Я смотрела на них с недоумением – о чем они? Медсестра, уже в возрасте, взяла обеими ладонями мою руку, погладила.

– Мы все с ума сходим, не сделал ли он с тобой чего.

– Чего?

Женщины, как по команде, сглотнули слюну и снова переглянулись.

– Ну… гадость какую-нибудь, – в конце концов выдавила из себя девушка. Я – рот на замок, глаза в пол. Доктор пощупал мне голову.

– А шишка откуда?

– От удара.

Глаза девушки сверкнули.

– Как это получилось?

– Я захотела выйти из комнаты, вот и получила.

Разгневанная девушка обернулась к медсестре за поддержкой:

– Любая бы на твоем месте захотела оттуда ноги унести. Бить ребенка! Насильник! Скот!

Тогда я не очень понимала значения слова «насильник». Подумала, это тот, кто руки распускает, и потому возражать не стала. Только кивнула. Между тем юная блюстительница правопорядка восприняла кивок как знак согласия и сделала пометку в блокноте. Кэндзи ударил меня за то, что я позвала на помощь проходившего по коридору Ятабэ-сан, но об этом никто не знал. Я решила вообще никому не рассказывать о Ятабэ-сан. Доктор показал на мою одежду и сказал, что я могу одеваться.

– Мы тебя отправим в больницу. Там отдохнешь хорошенько. Кушай как следует, смотри телевизор. В общем, выздоравливай скорей. Потом пойдешь в школу.

Пахло от моей одежды, прямо сказать, не цветами. Еще бы! Целый год не стирана. Как я жила и не замечала? От меня самой тоже наверняка запашок не очень… Принюхиваясь, я поднесла свитер к носу. Доктор и медсестра как-то незаметно исчезли, и мы снова остались вдвоем с девушкой из полицейского отряда. Помолчав немного, она прошептала:

– Он преступник! Ненавижу! Убить его мало!

Я кивнула, и девушка стала дальше костерить Кэндзи:

– Скажи, что он тебе сделал? Не хочешь – не говори, но я хочу знать, что все-таки у вас там было. Надо засадить преступника в тюрьму. Надолго. Такое нельзя с рук спускать.