Хроника жестокости

Я вздохнула. Если начать говорить про трансформации Кэндзи – из «дневного» в «вечернего» и наоборот, придется рассказать и о Ятабэ-сан, о том, как он за нами подглядывал. Какое наказание назначат Кэндзи – суровое или не очень, мне было все равно. Куда больше я переживала из-за того, что не знала, как справиться с позором и унижением.

Следующей в комнату вошла средних лет женщина в синем свитере – психиатр по фамилии Сасаки. Она пообещала навестить меня в больнице, потому что сейчас я, наверное, устала, – и ушла. Я вздохнула с облегчением. В голове была только одна мысль: когда же меня отпустят домой?

Потом раздвижная дверь резко отъехала в сторону, и в комнате в сопровождении двух агентов полиции в штатском появились родители. Обливаясь слезами, они бросились ко мне.

– Кэйко! Вот счастье-то! – рыдала мать, прижимая меня к себе. – Я была уверена, что ты жива. – Тут она сморщилась – наверное, почувствовала, как от меня воняет.

– Скотина! Это же надо – ведь ты была совсем рядом! Я бога молила, чтобы тебя поскорее нашли! Убить его мало!

Отец плакал мужскими слезами и благодарил сыщиков и девушку, их коллегу. Прижавшись к материнской груди, я исподтишка разглядывала отца и думала: «Вот они какие». Мне показалось, что мать сильно похудела, черты заострились, взгляд стал колючим, голос ослабел. У отца тоже лицо вытянулось, вид какой-то жалкий, плаксивый, как у маленького ребенка. Тем не менее, настроение у него было приподнятое, не такое, как обычно. Короче, гармонии с родителями у меня не получилось, хоть мы и не виделись целый год.

Вечером родители забрали меня из полицейского участка и перевезли в М., в больницу. О Кэндзи мне никто ничего не говорил, так что узнать, что с ним стало, возможности не было.

Вот какой диагноз мне поставили: недоедание, малокровие, обезвоживание организма, легкий ушиб головы, переохлаждение. Меня поместили в специальную палату и лечили целый месяц, хотя я восстановилась очень быстро и потом мучилась там от скуки. Каждый день, как бы стараясь перещеголять друг друга, в больницу, поинтересоваться моими физическими и психическими кондициями, приходили розовощекая девушка из полиции и мать. Что касается психиатра госпожи Сасаки, с которой я познакомилась в полицейском участке, она дала мне время прийти в себя, и в тот день появилась в моей палате, когда уже стало смеркаться.

– Ну здравствуй! Вижу, ты уже совсем молодец.

В первый раз Сасаки показалась мне простоватой особой средних лет; в светлой палате возраст можно было определить точнее – лет тридцать пять. На ней был зеленый свитер с красной аппликацией. Это цветовое сочетание мне что-то напоминало.

– Завтра же Рождество.

Надо же! В комнате Кэндзи я забыла про времена года. Просто не думала об этом. За год, что я у него просидела, прошли Рождество, Новый год, Праздник девочек[14]. Дни проходили, похожие один на другой; весь год одинаковый, никаких праздников. День, ночь… Менялась только температура воздуха.

– Кэйко-тян – молодец, поправляешься. Это тебе.

Сасаки протянула плюшевого медвежонка. Мне, старушке с телом ребенка. Я сказала «спасибо», хотя подарок не принес радости, и положила медвежонка на столик. Не подавая вида, что ей что-то не нравится, Сасаки поставила стул к моей кровати. Не близко, не далеко. Установила дистанцию, проявила деликатность, но мне от этого, наоборот, стало неприятно. Закрыв комиксы – я рассматривала их перед приходом психиатра, я коснулась рукава розовой пижамы, в которую нарядила меня мать.

– Хорошо поспала?

Я кивнула, а Сасаки терпеливо улыбнулась, давая понять, что ждет каких-то слов. Я твердо решила ничего ей не говорить. Сасаки хочет вытянуть из меня что-нибудь, залезть в душу. Как человек собирается меня исцелить, если не пережил того же, что и я. Молчание длилось минут десять. Наконец Сасаки поднялась со стула и тихо сказала:

– Я еще приду тебя навестить.

В следующий раз она появилась на Новый год. Я сидела и ждала мать. Она обещала принести из дома моти[15] – в больничной столовой их не было. И тут вошла Сасаки.

– Как здесь тепло! А на улице снегопад. Сильный. – Она показала на снег, нападавший на плечи.

– Знаю.

Я выглянула в окно, но быстро отвела взгляд. После долгого перерыва было больно смотреть на снег. Как на яркое солнце в тот день, когда меня освободили.

– Вот. Хочу тебе подарить. Увидела вчера в писчебумажном магазине.

Это был ежедневник с котенком на обложке. Я тут же вспомнила о нашем с Кэндзи дневнике. «А вдруг Сасаки знает, что я его спрятала?» – в смятении подумала я. В ее глазах мелькнуло любопытство и через секунду пропало. Как у охотника, увидевшего дичь. С того дня я наглухо закрылась перед Сасаки, не говорила ни слова во время ее визитов.