Хроника жестокости

Мать разозлилась на весь белый свет и никак не могла успокоиться. Гремя посудой, принялась готовить ужин, а я тем временем заглянула в ящик письменного стола. В глубине лежали слегка помятые тетрадные листы. Достав их, я со страхом рассматривала каракули, которые оставил на бумаге Кэндзи. Одна хирагана, значки кривые. «Я не умею иероглифы писать». Врун! Хитрый, лживый, непонятный. При мысли о его хитростях и уловках, включая предложение вместе вести дневник, я затряслась от злости. Порвать эти листки и выбросить! Но подумав хорошенько, я сунула их обратно и закрыла ящик на ключ. Тогда у меня не хватило смелости выбросить дневник. Если бы я хотела скорее все забыть – избавилась бы от него без колебаний. Однако в душе по-прежнему царило смятение. Забыть ту жизнь, отвергнуть ее? Этого я хочу? Нет. Я не могла избавиться от ощущения, что мне хочется вернуться обратно – в ту простую жизнь, которую вели мы с Кэндзи. Потому что окружавший меня тогда мир был прост и понятен, в нем не было враждебности.

В тот вечер мать легла в моей комнате. Как только она погасила светильник у изголовья, в окружившей нас темноте я дала волю фантазии. Комната вмиг преобразилась. Разлетевшаяся в пространстве цветочная пыльца наконец благополучно осела. Пыльца – это страхи, которые я испытала за год заточения, это мои желания, мое отчаяние, тревога и успокоение, все мои чувства и эмоции – скромные, не такие значительные, но в то же время не заслуживающие того, чтобы к ним относились свысока. Здесь же жили самые невероятные фантазии, которые рождались в воображении из-за унижения, преследовавшего меня с тех пор, как я оказалась на свободе, и людское сочувствие, давившее своей тяжестью. И еще – душная волглая атмосфера тревоги, которую испытывали за меня родители. Все это долго томилось в ожидании порыва ветра. Слова Миядзаки явились этим порывом и дали во мне ядовитые ростки. «Вы с Кэндзи случайно не подружились?» Меня переполняли мысли, которые никак не удавалось облечь в слова. Я накрылась одеялом и еле сдерживалась, чтобы не закричать.

Я стала питать и подращивать фантазии, только зародившиеся у меня в тот вечер. Благодаря им, как ни странно, удалось как-то вытерпеть последний год в начальной школе, год, от которого я не ждала ничего хорошего. Новые унижения и обиды создавали питательную почву для ночных грез, которые помогли мне устоять перед внешним миром.

Вот почему я с таким нетерпением дожидалась ночи. Я напоминала себе Кэндзи – такого разного днем и вечером. Днем вела себя как обыкновенная школьница, зато по ночам наступала свобода, и я переносилась в мир фантазий. Сомнительных, наполненных ядом и очень подробных для шестиклассницы.

Выйдя из цеха, «Митико Ота» заходит в свою комнату и облегченно вздыхает. Одиночество уже вошло в привычку. В цеху хозяин все время сердится, кричит, Ятабэ-сан ворчит, устраивает разные пакости. Цех маленький, работа опасная – везде стружка летает, впивается в ноги, руки в царапинах и ссадинах. В прошлом месяце на станке прищемило палец, чуть совсем не отрезало. Коли речь зашла о пальцах, у Ятабэ-сан на левом мизинце нет верхней фаланги. Хозяин перед ним тушуется, говорит, что Ятабэ-сан непутевый. «Митико Ота» не может понять, почему хозяин боится этого «непутевого».

«Митико Ота» переводит взгляд на свои руки. От них пахнет мылом, хотя отмыть черную грязь под ногтями никак не получается. Порез на тыльной стороне левой руки наконец начинает заживать. «Митико Ота» садится за скромный ужин на алюминиевом подносе. Два картофельных крокета, мелко порезанная капуста, суп мисо, в котором плавают колечки лука-порея, два ломтика маринованной редьки. Крокеты и капуста обильно политы буро-коричневым соусом. В миске горка желтоватого прогорклого риса, видимо, оставшегося от позапрошлогоднего урожая.

Для «Митико Ота» и такая еда хороша. А Ятабэ-сан не скрывает презрения. Сам он по большей части ходит в кафе, что поблизости. Если обедает на работе – покупает что-нибудь простое, домашнее, типа якитори[18], и какую-нибудь приправу. Но за все время он ни разу ничем не угостил «Митико Ота».

Ятабэ-сан глухонемой и объясняется с хозяином жестами. А «Митико Ота» он едва удостаивает движением подбородка. «Митико Ота» – как раб в цехе, где весь персонал – хозяин и пара работников. «Митико Ота» вечно на побегушках, делает всю опасную и однообразную работу. Поэтому время обеда – единственное удовольствие, а Ятабэ-сан тычет пальцем в еду, принесенную женой хозяина, и тихонько хрюкает. «Митико Ота» не любит Ятабэ-сан. Но еще сильнее не любит чванливого хозяина. А нравится больше всех его жена, которая готовит дома еду и приносит в цех, хотя она тоже «Митико Ота» ни во что не ставит. «Митико Ота» несколько раз давали одежду, которую больше не носит хозяин, но она чем-то воняет, и ничего с этим запахом не сделаешь, сколько ни стирай.

– Приятного аппетита.