Хроники Нарнии. Вся история Нарнии в 7 повестях

Тут свалился ещё один полисмен. Толпа зарокотала: «Да оттащите вы её!.. Нет, камнем, камнем!.. Вызовите солдат!» — но отступила подальше. Один Фрэнк — видимо, самый храбрый и самый добрый из собравшихся — по-прежнему пытался схватить лошадь, увертываясь от бруска.

Толпа гудела и ревела. Над головой Дигори просвистел камень. Колдунья звонко и вроде бы радостно выкликала:

— Подлые псы! Завоюю ваш мир, за всё ответите! Камня на камне не оставлю! Как в Чарне, как в Фелинде, как в Сораце, как в Брамандине!

Тут, изловчившись, Дигори схватил её за ногу. Она лягнула его прямо в зубы. Он разжал пальцы и закусил губу. Откуда-то доносился дрожащий дядин голос:

— Мадам… моя… э… дорогая… прошу вас… успокойтесь…

Дигори снова схватил колдунью за ногу, снова отлетел, снова схватил, вцепился крепко и крикнул:

— Полли!

Слава тебе, господи! Сердитые испуганные лица исчезли, сердитые испуганные крики умолкли (кроме дядиного). Где-то рядом, в полной темноте, дядя кричал:

— Что это, сон? Что это, смерть? Так нельзя! Это нечестно! Я, собственно, не чародей! Вы меня не поняли!.. Виновата моя крёстная!.. Протестую… При моём здоровье… Мы старого дорсетширского рода!.. — и что-то ещё.

«Тьфу! — подумал Дигори. — Его только не хватало! Да, пикничок…»

— Ты здесь, Полли? — Это он, конечно, уже сказал.

— Здесь, — ответила она, и они вынырнули в зелёное сияние леса. — Гляди-ка! И лошадь тут! И мистер Кеттерли! И кебмен! Ну и компания!..

Как только увидела лес, колдунья побледнела и склонилась лицом к лошадиной гриве. Несомненно, ей стало худо. Дядю и вовсе сотрясала мелкая дрожь. Но лошадь встряхнулась, радостно заржала и успокоилась — впервые с тех пор, как Дигори её увидел. Прижатые уши выпрямились, глаза уже не горели, а мирно сияли.

— Молодчина! — сказал Фрэнк и погладил её. — Понимаешь, что к чему! Так и держи, не горюй.

Лошадь Земляничка сделала самое разумное, что могла: ей очень хотелось пить (оно и понятно), и она направилась к ближайшей луже. Дигори ещё держал колдунью за ногу, а Полли — за руку; Фрэнк гладил лошадь; дрожащий дядя вцепился ему в рукав.

— Быстро! — скомандовала Полли и посмотрела на Дигори. — Зелёные!..

Так лошадь и не напилась, а очутившись в кромешной тьме, растерянно заржала. Дядя завизжал, и Дигори заметил:

— Однако!

— Почему так темно? — удивилась Полли. — Наверное, мы уже там.

— Где-нибудь мы да очутились. Во всяком случае, я на чём-то стою.

— И я, — сказала Полли. — Почему же так темно? Может, пруд не тот?

— Наверное, это Чарн, — предположил Дигори, — тут ночь.

— Это не Чарн, — сказала королева. — Это пустой мир. Здесь ничего нет.

И впрямь здесь не было ничего, даже звёзд. Стояла такая темень, что никто никого не видел, хоть вообще закрой глаза. Под ногами было что-то холодное, мокрое, вроде земли, но никак не трава. Воздух был сухой, морозный, неподвижный.

— О горе, горе! — вскричала колдунья. — Теперь мне конец. — Голос её, однако, был безжизненно спокоен.

— Не говорите так, моя дорогая!.. — залепетал дядя Эндрю. — Приободритесь. Э-э… любезный… у вас нет бутылочки?.. Мне бы капельку возбуждающего… э… средства…

— Ну-ну! — сказал ровный добрый голос. — Чего нам жаловаться? Кости целы, и то спасибо. Подумать только: как летели — и ничего, вот повезло-то! Если мы свалились в какой раскоп — может, копают станцию подземки, — придут и вытащат нас. Если мы умерли — очень даже может быть! — что ж, приходится смириться и с этим. И бояться тут нечего приличному человеку. В море оно и похуже. А пока нам что, споём-ка.

И он запел. Пел он не то деревенскую песню, не то благодарственный гимн жатве, что не совсем подходило к месту, где вряд ли вырос хоть один колос, но больше он ничего не вспомнил. Голос у него был сильный и приятный, дети стали подпевать и приободрились. Дядя и колдунья подпевать не стали.

Пока Дигори пел, кто-то тронул его за локоть, и по запаху бренди, сигар и духов он опознал дядю. Тот осторожно пытался оттащить его от других. Когда они отошли немного, шага на два, дядя зашептал прямо в ухо:

— Скорее, дорогой мой! Надевай кольцо!

Колдунья услышала и сказала:

— Только попробуй бежать, ничтожный глупец! Разве ты забыл, что я слышу мысли? Пускай мальчишка идёт, а ты… если предашь, я отомщу так, как не мстил никто ни в одном из миров.

— Что я, свинья? — сказал Дигори. — Я в таком месте Полли не оставлю… и кебмена тоже, и лошадку.

— Ты плохой и непослушный мальчик, — сказал дядя.

— Тише! — шикнул на них кебмен, и все прислушались.

Далеко во тьме кто-то запел. Трудно было понять, где это, — казалось, пение идёт со всех сторон, даже снизу. Слов не было. Не было и мелодии. Был просто звук, невыразимо прекрасный — такой прекрасный, что Дигори едва мог его вынести. Понравился он и лошади: она заржала примерно так, как заржала бы, если бы после долгих лет нелёгкой городской работы её пустили на луг и она бы увидела, что к ней идёт знакомый и любимый человек с куском сахара в руке.

— Ох и красиво! — сказал кебмен.