Хроники похождений

— Виноват, ваше императорское высочество! — согласился Мирович. — Виноват! И готов понести любое наказание! Но поверьте, что не чрезмерная гордыня, а исключительно долг перед Россией и российской короной заставили меня ослушаться. Ваше императорское высочество, осмелюсь доложить вам: если бы мы опоздали хотя бы на минуту, все пропало бы! Господин Марагур успел схватить этих мерзавцев в тот момент, как они садились в корзину воздушного шара! Если бы он замешкался на секунду, они улетели бы с документами покойной императрицы. И все, все пропало бы!

— Господи! Да что, что пропало бы?! — рассердился великий князь. — И что это за документы, о которых вы говорите?!

— Россия пропала бы! — возразил Мирович и протянул его высочеству конверт, перевязанный черной лентой.

Цесаревич, не взглянув на бумаги, передал их Глебову-Пауловскому.

— Я уверен, что эти бумаги хранят настоящую волю государыни, ее подлинное завеща…

— Помолчите, Василий Яковлевич, — великий князь оборвал Мировича и застыл, подняв руку.

В голосе его высочества появились металлические нотки, глаза гневно сверкали, он готов был испепелить Мировича взглядом. Все замерли, воцарилась тишина, нарушаемая лишь всхлипами мадемуазель де Шоней. Время, казалось, остановилось. Наконец великий князь опустил руку и, обернувшись вполоборота к Глебову-Пауловскому, промолвил:

— Барон, вы знаете, что нужно сделать.

Глебов-Пауловский кивнул, достал огниво и поджег конверт, перевязанный черной лентой.

— Что вы делаете?! — Мирович взвыл.

Его лицо исказилось, вид объятых пламенем бумаг доставлял ему физическую боль. Он сделал несколько шагов вперед, порываясь выхватить бумаги из рук адьютанта его высочества. Но цесаревич жестом остановил его. Глебов-Пауловский бросил конверт в открытый камин. Все замерли, наблюдая за тем, как горят бумаги, и ожидая, что, как только они превратятся в пепел, свершится что-то ужасное и непоправимое. Словно издеваясь над присутствующими и продлевая муки, огонь медленно, очень медленно — по крайней мере, так всем казалось, — пожирал надпись «Открыть после моей смерти в Совете». И все же сожрал ее до последней буквы. Глебов-Пауловский взял кочергу и размешал пепел с золой.

— Ну, представляется мне, что Россия стоит и все спокойно в нашем государстве, — промолвил великий князь.

— Но власть! — простонал Мирович. — Вопрос власти — это же коренной вопрос…

— Василий Яковлевич, друг вы мой, — улыбнулся великий князь. — Что такое эта ваша власть? Система привычек и воспоминаний. Я прав?

Последний вопрос был адресован Глебову-Пауловскому.

— Совершенно правы, — ответил барон.

— Привыкайте, Василий Яковлевич, жить по-новому. И поверьте, что никому, в том числе и мне, не под силу соответствовать вашим воспоминаниям. А если бы и удалось, найдутся другие, которые скажут, что раньше было по-другому и было лучше.

Завершив монолог, цесаревич окинул взглядом присутствующих. Его внимание привлекла мадемуазель де Шоней. Она сидела на стуле с высокой спинкой. Некусаный и Прокудько держали ее за руки.

— Я так понимаю, что это и есть мадемуазель Аннет де Шоней, — произнес великий князь. — Да отпустите вы ее. И доставьте ее к вице-канцлеру Безбородко. Он даст ей новое задание. Впрочем, если она не желает ехать в Россию, отпустите ее на все четыре стороны.

— Ваше императорское высочество, — воскликнул Мирович. — Но эта женщина вместе с графом Дементьевым убили князя Дурова. Его тело еще не остыло, оно покоится этажом выше.

На этот раз лицо цесаревича исказилось, словно от боли.

— Убили? — переспросил он.

— Мадемуазель де Шоней здесь ни при чем, — произнес я. — Князя Дурова убил я.

— Вы убили? — Великий князь повернулся ко мне. — Вы убили его на дуэли?

Он смотрел на меня так, будто я барахтался в болоте и должен был ухватиться за протянутую мне руку.

— Простите, ваше высочество, это была не дуэль, я просто убил его, — признался я.

Глаза цесаревича потухли, лицо осунулось.

А во мне — напротив — будто вспыхнул огонь и обжег меня изнутри. И вдруг стало мне тошно от всего, что я слышал.

Все было пшиком! Заговор, в который меня вовлекли, оказался никому не нужным. Цесаревич не собирался спихивать папашу с царского стульчака. И не надо было спасать Аннет, которая оказалась агентом вице-канцлера Безбородко. Ну, конечно, Мировича расстроили. Но и он, наверняка, утешится, придумают ему новую миссию взамен той, что он для покойной императрицы так и не исполнил. Клавдий Марагур получит свои деньги. Некусаный остался жив и невредим. Цесаревич не поссорился с отцом императором. Правда, Александр Павлович изволили сильно расстроиться, узнав, что я убил князя Дурова. Но он, видно, принадлежал к такому типу людей — жалостлив был. Скажи я ему про то, как попугая придушил, он и тут бы всхлипнул: птичку жалко!

Вот только со мной было не все в порядке! И ничего нельзя было исправить! Я не имел никакого отношения ко всем их интригам, мне вообще плевать на них было! Но именно моя жизнь была сломана!