Хроники забытых сновидений

Фильм снят с предельным вниманием к литературному первоисточнику. Он рассказывает ту же самую историю – историю курортного романа, короткой, ни к чему не обязывающей связи, вдруг обернувшейся настоящей мучительной любовью.

Герои совершают те же поступки, говорят те же (или почти те же) слова. И все же фильм, к слову сказать прекрасно снятый, по достоинству оцененный критикой, отличается от рассказа кардинально.

Начало фильма – набережная Ялты и ее обитатели. Комические, яркие, выпуклые фигуры (сродни героям немых комических лент раннего кино):

Толстяк и его жена взвешиваются.

Отдыхающие скучают и, как зрители в театре, наблюдают идущую по набережной пару.

Отдыхающий потешно бежит за шляпой, которую уносит ветер.

Персонажи этих сценок чрезмерно смешны. На их фоне главные герои выделяются своей тонкостью, почти прозрачностью. Они появляются словно бы в романтическом ореоле – на фоне пошлых, обыденных фигур.

Ничего подобного в рассказе нет. Нет комических фигур. Нет романтического ореола. Всё обыденно. Ничто и никто не выделяется. Всё как будто впроброс, ровно: «Прошла неделя после знакомства. Был праздничный день. В комнатах было душно, а на улицах вихрем носилась пыль, срывало шляпы».

Вот и всё. Душно, пыль. Никто не бежит за своей шляпой. На этом вообще не акцентируется внимание. Оно ни на чем не акцентируется. Это важно.

«И вот однажды под вечер он обедал в саду, а дама в берете подходила не спеша, чтобы занять соседний стол. Ее выражение, походка, платье, прическа говорили ему, что она из порядочного общества, замужем, в Ялте в первый раз и одна, что ей скучно здесь…»

Романтики нет и тени. Необязательность, незначительность, спонтанность происходящего. Роман от скуки. От серости жизни.

«“Что-то в ней есть жалкое все-таки”, – подумал он и стал засыпать».

Не красивое, не привлекательное, но – жалкое.

Восклицательный знак, символ в фильме – чернильница со всадником в саратовском гостиничном номере Гурова. Камера задерживает на ней свой (наш) взгляд. Чернильница становится значимой деталью. Герой чуть не говорит с ней.

У Чехова это невозможно. Чернильница в повести «тонет» в ряду других подробностей. Она нисколько не выбивается из общего ряда: «Приехал он в С. утром и занял в гостинице лучший номер, где весь пол был обтянут серым солдатским сукном, и была на столе чернильница, серая от пыли, со всадником на лошади, у которого была поднята рука со шляпой, а голова отбита. Швейцар дал ему нужные сведения: фон Дидериц живет на Старо-Гончарной улице, в собственном доме, – это недалеко от гостиницы, живет хорошо, богато, имеет своих лошадей, его все знают в городе. Швейцар выговаривал так: Дрыдыриц».

Всё в одном абзаце, почти без пауз, слитно.

У Чехова всё пресно. Ничто, никто не выпячивается.

Любовь выделяет героев. Как будто кто-то повернул на них прожектор. И высветил. Вне этого луча они никто, они как все, невидимы.

21 мая 2020

«Осень» (режиссер Андрей Смирнов, 1974).

Тихий фильм. Ровный. Но тишина натянута. Вот-вот лопнет. И рвется время от времени. И тогда гремит музыка – в самом начале, после прибытия поезда, с которого только что сошли двое. Мужчина и женщина.

Станция маленькая, задворки мира. Потому и тишина, что задворки. Потому и покой, что некуда больше спешить. Почти не жизнь.

Так почему сюда стремятся герои, в северную осень, в октябрьские дожди?

Им готовят кровать. Центр их нового мира. Сирого и убогого. Темного, тесного и простого. Белые простыни. Белые наволочки. Белый пододеяльник. Железная кровать с панцирной металлической сеткой. В ней друг от друга не отлепишься. В ней можно лежать, лишь тесно прижавшись, обнявшись, дыша друг другом.

Зачем они, ленинградские жители, здесь, у холодного дальнего озера? Чтобы погреться у чужого огня, у чужого семейного очага?

Нищета мира.

Им здесь не за что зацепиться. Нет привычных связей, обыденной скуки, неизбежных дел. Они здесь никто, обнажены. Наедине с собой и друг с другом. Это им и было необходимо: тишина, одиночество, возможность понять себя и понять другого. Разобраться.

Они чужаки всем здешним. Не враги, но другие. Их хозяйка полна жизненной силы. Возле нее тепло. Душа ее – открытая книга. А гостья, она существо с другой планеты. Худая, бледная, вся – боль и мука. С ней неспокойно, тревожно. Ей самой с собой не сладить.

Любит – не любит, любит – разлюбит.

Люблю – не люблю, опять разлюблю.

Ей надо решать со своей жизнью. И ему надо решать.

Шесть дней они проводят в этой глуши, вслушиваясь в себя. Шесть прекрасных дней и ночей. Прекрасных, даже когда льет беспросветный дождь. Они плывут по озеру, плывут по реке (рев лодочного мотора и вновь молчание). Они сидят на берегу, дымит костерок. Они идут в высокой сухой траве. Их едва видно. Они молчат. Разговаривают. Ссорятся. Вспоминают.

День седьмой. День отъезда. За ночь лег снег. Мир преобразился. Мир стал бел и светел. Автобус увозит их по узкой дороге. Куда?

Ленинград. Вновь ссора. Разрыв.