Хроники забытых сновидений

И время они провели отлично, и даже позабыли о времени. За едой, за питьем, за разговорами, ставшими вдруг откровенными, даже слишком, с признаниями, чуть-чуть надуманными. И в кухне горел свет, а они всё сидели, всё подливали в стеклянные сосуды то коричневую жидкость, то цвета соломы. А когда подливать стало нечего, Ритка огорчилась:

– В магаз не сбегаешь, закрыто уже.

Вот тогда Нина и спохватилась, и увидела время – 10 часов 20 минут. Темно за окном.

Ритка предложила ночевать, Нина согласилась. Постелили (диван, раскладушка), легли, погасили свет.

– Нет, – заговорила Нина, – не могу, душа не на месте. Ведь ждет.

Встала, оделась. Ритка вызвалась провожать.

– Хочу своими глазами Васю твоего увидеть. Если, конечно, он ждет.

И он, точно, ждал. Сидел в темной машине. Ни полсловом не упрекнул.

– Бедный оловянный солдатик, – сказала Ритка.

Довезли ее до дома и покатили из города. Вася молчал, Нина молчала. Дорога усыпляла. И усыпила.

* * *

День походил один на другой. Нина просыпалась, бабушка говорила ей:

– Валя. Ты приехала.

Являлся Вася. Уговаривал простить Лампию. Завтракали. Копались в саду и на огороде. Убирали в доме, стирали. Обычные житейские заботы. Обычные житейские разговоры.

В один из вечеров играли с бабушкой в дурака (Вася ушел, забыт). Карта не шла, Нина проигрывала.

– Сыграем на желание? – предложила бабушка.

Сыграли. Бабушка выиграла и сказала желание:

– Валя, оставь мне Нину. Она тебя не знает. У нас школа хорошая. Мне радость.

– Ладно, – согласилась Нина.

– Не врешь?

– Не вру.

Бабушка заплакала. Больше Нина с ней в карты играть не садилась.

В середине июля закончился отпуск, и Нина сказала Васе, что возвращается домой. Взяла с него слово, что даст телеграмму в случае чего. Вася просил писать им в город на почту, до востребования.

Довез до станции, посадил в поезд.

В четыре утра Нина добралась до дома. Дверь открыла своим ключом. Вошла.

Коля спал. Нина смотрела на него.

Он открыл глаза. Увидел. Лежал неподвижно. И вдруг всхлипнул. Уткнулся в подушку, затрясся. Нина испугалась, бросилась к нему, обхватила, шептала:

– Всё хорошо, всё хорошо.

– Прости меня, прости.

– Простила, простила.

Телеграмма пришла зимой.

Коля никак не хотел отпускать Нину одну, умолял, уговаривал, вновь и вновь просил прощения, просил забыть тот дурацкий страшный июнь.

– Коля, милый, прощено и забыто.

– Как будто ржавчина разъедает вот здесь, – Коля показал на свою грудь.

– Бедный мой железный человек. Я должна одна, я чувствую. С Васей я в безопасности. Он странный. Но он меня не обидит. Я знаю. Просто знаю. Ну всё, всё.

На этот раз Вася подошел прямо к вагону, помог спуститься на заснеженную платформу.

Он как будто постарел.

Нина устроилась на заднем сиденье. В машине было тепло, сонно. Вася вел осторожно по обледенелой дороге.

– Я вчера тракториста из Александровки уломал за пару бутылок. Он расчистил дорогу. А то не проехать. Снега много в этом году. У Лампии в терраске крыша просела.

– У Лампии ночуешь?

– У вас. Евангелие читаю над бабой Сашей. Она хотела.

Мост. Поле. Поворот. Огонек. Почти дома.

Вася отворил дверь. Предупредил:

– Там не топлено.

И пропустил в терраску, в темноту.

Нина помедлила. Прошептала:

– Она где?

– У себя.

– На столе?

Откуда-то Нина знала, что тело должно быть на столе.

– На кровати.

– Под одеялом?

– Ну что вы.

Нина прошла коридором. Половики все были сняты.

В комнате Вася потянулся к выключателю.

– Погоди, – остановила Нина.

Свет фонаря из окна, как будто процежен сквозь марлю.

Нина приблизилась к кровати. Бабушка лежала на покрывале в темном длинном платье.

– Я помню это платье. Она его не носила. Берегла, но не носила. Говорила, что надевала как-то раз в театр. С белым кружевным воротником.

– Воротник я не стал надевать. Она говорила, что воротник не надо.

– А туфли я не помню.

– Туфли я новые купил. И колготки.

– Она носила чулки.

– Я купил колготки.

– Да какая уже разница.

Нина наклонилась к бабушкиному лицу и выпрямилась.

Вернулась из комнаты на кухню, села к столу. Вася встал у притолоки.

– Я у Лампии натопил. И постель чистую постелил. Проводить?

– Как ты Евангелие читаешь?

– Сажусь рядом с ней на стул и читаю. Свет не зажигаю, свет мешает.

– Темно.

– Я не по книге, я по памяти.

– Я послушаю.

Нина сидела у стены, в пальто, в сапогах. Вася читал, бормотал. Нина задремывала, голос пропадал. И вновь появлялся, и Нина по голосу, как по лучу, выбиралась из сна наружу.

Забрезжил утренний свет.

– Прости меня, баба Саша, – сказал Вася и поцеловал ее в лоб.

– Прощайтесь и вы, – сказал Нине.

И ушел.

Нина ничего не могла сказать мертвой.

Вася вернулся.

Он принес из сарая сколоченный из ошкуренных досок длинный ящик и положил в него тело. Опустил на ящик дощатую крышку и взял молоток.

Ящик он вез на кладбище на санках. Как ребенка. Чтобы ящик не соскользнул, Вася примотал его веревкой. Нина несла на плече лопату.

Яма была уже выдолблена. Снег в нее налетел, чуть забелил.

Вася распутал веревку, поставил ящик; часть его висела над краем. Спуск в яму Вася оставил покатым. Вася подтолкнул ящик, и он плавно соскользнул по скату, как по горке. Вася спрыгнул в яму, выправил ящик.